Все главные серебряные рудники закрывались. Началась погоня за другими металлами. Шел слух, что где-то далеко на северо-западе бразильцы воюют с боливийцами за каучук. Омонте так и не двинулся из Оруро, пока два человека — испанец дон Хосе Сентено, клиент их торгового дома, и индеец Северино Уачипондо, погонщик лам, возивший грузы в Чайянту, — один своим красноречием, а другой мягкой настойчивостью, — не соблазнили его ступить на таинственную тропу, ведущую в сказочное царство скрытой в горах богини. Недаром звучал ее зов в порывах ветра, бичующего Оруро колкой металлической пылью.

К Северино Уачипондо удача пришла только на одну ночь. Это был обыкновенный индеец-аймара, который закончил бы свою жизнь так же, как начал ее, обрабатывая землю в своей общине, в Сикасике, или нанимаясь в услужение, если бы однажды в его сельский покой не ворвалась с топотом конских копыт буря «федеральной революции»^[24] поднятой Пандо.

По зову метиса с белой кожей и черной бородой индейцы покинули свои хижины и поля. Словно повинуясь центростремительной силе, они собрались беспорядочной ордой со всех концов огромного плато и бросились в бой с войсками правительства аристократов.

После сражения под Крусерос, недалеко от Оруро, уцелевшие солдаты разбежались по нагорью, преследуемые индейцами. Иные из них скакали верхом по обширной равнине, где со всех сторон подстерегали их враги, дети этой земли, разорвавшие свои путы, индейцы, которые, не подчиняясь больше партии Пандо, видели в революции лишь возможность убивать белых. Другие уходили пешком в открытое беспредельное пространство. Чудесная ясность нагорья поражала беглецов, как проклятье. Вокруг не было ничего, кроме небесной, почти нематериальной прозрачности разреженного воздуха. Ни укрытия, ни холмика, ни деревца на голой плоской земле. И безоружный, погибающий от жажды беглец направлял путь в горы, терпеливо стоящие под ударами ветра.

Он шел и шел, его несло как песчинку, затерянную в безбрежном времени. Но обернувшись назад, он видел вдали черные точки: это были индейцы, они возникали, подобно дневным звездам, в серой дали горизонта.

А впереди, на горных склонах, разноцветными пятнами появлялись другие индейцы. Они постепенно вырастали, приближаясь как медленная смерть, и беглец видел яркие пончо, слышал пронзительные вопли, различал медные лица, и вот уже совсем рядом сверкала в их огромных глазах разбуженная ярость порабощенной земли.

Водоворот красок, криков, ударов захлестывал белого. В последней безнадежной попытке он еще раз устремлялся вперед под равнодушным взглядом огромного ясного неба и падал, сраженный копьями и камнями, вдавленный в землю вместе с жесткой горной травой.

Труп оставался лежать посреди нагорья. Безлюдные просторы меняли окраску, точно озеро, и теперь уже орда победителей наблюдала, удаляясь, как постепенно исчезает, словно погружаясь в утробу земли, эта маленькая обнаженная звезда — растерзанное тело белого человека.

Вскоре после битвы под Крусерос индейцу Уачипондо надоело бесплатно служить в революционных войсках, и он вернулся на свою делянку. Другие индейцы еще не возвращались, и в редких хижинах, разбросанных по всей пампе, не слышно было даже лая голодных псов.

Однажды вечером лучи раскаленного, как жар, заходящего солнца заглянули в хижину. Когда небо угасло и пепельно-серый холод спустился на нагорье, Уачипондо собрал сухие стебли яреты, разжег костер и, усевшись перед огнем, стал жевать коку, ни о чем не думая, только двигая челюстями.

Так он жевал жвачку, сидя под звездным небом. Но вдруг какая-то тень заслонила звезды. Он поднял голову и увидел словно свалившегося с неба человека — белого человека без шляпы, который дрожал от холода и страха. Где-то далеко раздался свист, — должно быть, его преследовали. Уачипондо посмотрел на беглеца. Впервые он почувствовал себя сильнее белого человека. Он встал.

Белый, усиленно жестикулируя, пытался что-то втолковать ему:

— Тата, меня убьют! Не кричи! Ты один? Я дам тебе денег. Вот они, деньги!

Он вытащил из-за пазухи пачку ассигнаций. Потом сунул голову в дверь и оглядел темную хижину.

— Пойдем туда, тата, — сказал он.

Свет костра проникал в хижину.

— Тысячу боливиано! Тысячу боливиано тебе! Понимаешь? Ты должен отвести меня в Оруро так, чтобы никто не видел. Ты — в Оруро, я — дам деньги. Понимаешь?

Наконец Уачипондо заговорил:

— Оруро? Да, я отвести тебя.

Белый присел на заменяющие табурет кирпичи.

— Поесть, поесть, — сказал он. — Я дам деньги. Бери.

И он сунул ему в руку пачку ассигнаций.

— Потом я дам тебе еще. Да?

Индеец развернул грязную тряпку и достал несколько яиц. Он вскипятил воду, сварил яйца и подал белому. Тот жадно набросился на еду.

— Ты дашь мне пончо и шляпу, и мы с тобой пойдем в Оруро. Да?

Уачипондо подвязал тряпками свои сандалии, нашел старое пончо, белый завернулся в него, и они отправились в путь. Их шаги гулко звучали в тишине, а кругом далеко, до самого звездного неба расстилалась черная однообразная земля. Они шли несколько часов, пока перед ними не выросла какая-то темная хижина, заслонив сиявшие впереди звезды. Залаял пес, они остановились. Уачипондо вошел в хижину и заговорил с индейцами.

Белый хотел было бежать, но черное пространство ослепило его. Вдруг он различил рядом с собой какую-то тень.

— Пойдем? — спросил он робко.

Но это был не Уачипондо, а другой индеец. Он ничего не ответил. Возникла еще одна тень.

— О, я дам вам денег! Оруро! Оруро! Боже мой!..

Яростная схватка, скользящие шаги, вопль, похожий на вой раненого зверя, потом слова на языке аймара, отрывистая, взволнованная речь индейцев… А на горизонте, над по-прежнему черной землей небо становилось нежно-зеленым, розовым и, наконец, алым, таким же алым, как кровь белого человека, убитого ножом и камнями.

Вот так удалось Северино Уачипондо заполучить небольшое состояние. Разделив деньги с товарищами, он спрятал свою долю под рубахой, и если раньше он менял ее каждый год, то теперь не снимал, даже когда женился. Он купил себе участок в окрестностях Айоайо и сеял ячмень и оку.

Но через два года, при правительстве, которому сами же индейцы помогли прийти к власти, белые и метисы стали преследовать индейцев, замешанных в убийствах, и отправлять в их селения карательные экспедиции. Конные отряды разоряли деревни, жгли дома, уничтожали посевы.

Индейцы разбежались. Солдаты хватали как заложников женщин и детей, среди них были жена и сын Уачипондо. С дальней горы Уачипондо видел дым, поднимавшийся над его хижиной, которую подожгли солдаты-индейцы, по приказу метисов, хотя и метисы два года назад убивали белых. Тогда все нагорье бушевало, словно море в бурную погоду. Потом буря улеглась, и снова лежало оно спокойное, ровное, неизменное, переливаясь неуловимыми оттенками серого и желтого.

Уачипондо ушел в горы провинции Инкисиви и осел в рудной зоне Оруро. У него еще оставалось немного денег, на них он купил себе вьючных лам. Он стал погонщиком и, доставляя йа рудники сельскохозяйственные продукты, а оттуда — мешки с рудой, исходил вдоль и поперек металлоносные земли между Колкечакой, Чаянтой, Унсией и-Оруро.

Во время переездов случалось, что ламы отдыхали и паслись по нескольку дней на одном месте, подкрепляясь ячменем или травой. Уачипондо оставлял их на попечение помощника, а сам отправлялся в горы на поиски рудников, заброшенных еще с колониальных времен и известных индейцам по преданиям, или же разбивал лежащие на поверхности обломки, в погоне за сверкающими камешками, которые приворожили к себе белых людей.

Омонте, словно зачарованный, слушал рассказы испанского коммерсанта Хосе Сентено. Грубый расчет и корысть, которые вели горнопромышленников в их жажде мгновенного обогащения, превращались в его фантастических историях в бескорыстную волшебную мечту.

Сентено переселился в Оруро из Пулакайо. Омонте часто встречал его в баре «Барселона», где пили коктейли. Это был маленький лысый человечек с седыми висками и выпяченной верхней губой, — она так выделялась вперед, что казалось, будто рот у него открывается под подбородком. В Омонте он сразу обрел покорного, неискушенного слушателя и ученика.