Выйдя на темноватую, плохо освещенную платформу, мы, к удивлению своему, увидели довольно обширную толпу людей, молчаливо и почтительно державшуюся в некотором отдалении от царского поезда. Как проникли эти люди на оцепленный со всех сторон вокзал? На этом вопросе не пришлось останавливаться. Да и как быть поближе к центру событий?!
К толпе подошел Гучков. Он что-то говорил им, по-видимому, трогательное, волнующее. Видно было, как люди снимали шапки, крестились, не то прощаясь с прошлым, не то обращаясь взором к неизвестному будущему. Поражало то спокойствие, почти величавость, с которым псковичи встретили вступление России на новый путь. «Что-то ожидает их на этом пути?» — думалось мне.
Через час или полтора в вагон генерала Рузского были доставлены подписанные государем манифест об отречении в двух экземплярах и указ правительствующему сенату о назначении Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича и председателем Совета министров князя Львова.
Все эти документы были помечены 15 часами (3 часа пополудни) 2 марта 1917 г., то есть тем временем, когда императором Николаем II в действительности было принято решение об отречении от престола.
Пометка документов именно указанным часом должна была, как казалось, отчетливо свидетельствовать в будущем о том, что решение отрекшегося императора было добровольным и вне давления на него прибывших от комитета Государственной думы депутатов.
«Высочайший Манифест от 2 марта 1917 года получили. Александр Гучков. Шульгин».
Выдачей такой расписки и закончился для нас в Пскове тяжелый своими переживаниями день отречения государя.
Около 3 часов ночи на 3 марта депутаты выехали обратно в Петроград; часом же ранее оба литерных поезда последовательно, один за другим, медленно и бесшумно отошли от станции Псков в направлении на Двинск, увозя отрекшегося императора и его свиту в Ставку…
Манифест и оба упомянутых выше указа правительствующему сенату были немедленно по телеграфу переданы текстуально в Ставку и председателю Временного правительства. За телеграфным же сообщением были отправлены по принадлежности в Петроград и подлинные указы. Один экземпляр манифеста об отречении приезжавшие депутаты взяли с собою; второй же экземпляр того же манифеста хранился у меня в штабе до мая 1917 г. Когда же генерал Рузский оставил должность главнокомандующего Северным фронтом, а я получил в командование 5-ю армию, то этот экземпляр при особом письме был отправлен главе Временного правительства князю Львову. Перед отправлением документа в Петроград я приказал снять с него фотографический снимок, хранившийся у меня до большевистского переворота.
Дальнейшая судьба этого снимка, как и многих документов моего личного архива, мне неизвестна…
ОПЯТЬ ТРЕВОГА
Вторую ночь мы без сна. Силы изменяют, а между тем обстановка столь ответственна, что приходите# быть на страже, дабы невольно не сделать какой-либо оплошности в результате крайней усталости.
События не ждут. С головокружительной быстротой мчатся они вихрем, друг друга обгоняя и не давая возможности сосредоточиться на каждом из них в отдельности.
Уже в пятом часу утра 3 марта, едва я вернулся домой с вокзала после отхода царских поездов в Ставку и отбытия депутатов в столицу, последовал вызов к аппарату. Председатель Государственной думы и Временного комитета Родзянко требовал, чтобы переданный ему по телеграфу манифест об отречении императора Николая II и о передаче престола его брату великому князю Михаилу Александровичу не был объявлен.
В чем дело? Почему же депутаты, вчера присланные из столицы, не были ориентированы в тех затруднениях, кои могут возникнуть? Почему они обошли вниманием сделанные им предупреждения о юридической неправильности отречения государя, минуя сына, в пользу брата Михаила? И как вообще возможно скрыть уже отданный манифест, от которого ожидалось успокоение умов? Мысли эти невольно отразились в моем докладе генералу Рузскому, который, одобрив их, поручил мне в этом смысле передать его ответ Родзянко.
«Депутатов винить нельзя, — читали мы слова на телеграфной ленте, исходившей от Родзянко. — Дело в том, что неожиданно в столице вспыхнул такой солдатский бунт, который трудно себе представить. С регентством великого князя и воцарением наследника цесаревича, быть может, и примирились бы, но воцарение великого князя как императора абсолютно неприемлемо… В толпе, — продолжал далее Родзянко, не замечая, по-видимому, противоречий в своих словах, — только и слышно: «Земли и воли», «Долой династию!», «Долой Романовых!». После долгих переговоров с депутатами от рабочих нам удалось прийти только сейчас к некоторому соглашению, в результате которого через некоторое время должно быть созвано Учредительное собрание; это последнее и должно высказать свой окончательный взгляд на форму правления…»
«Постараюсь временно приостановить распространение манифеста, — отвечал генерал Рузский, — но не могу поручиться за успех: прошло уже много времени. Во всяком случае, приведение войск к новой присяге исполнено будет лишь по получении соответственного распоряжения из Ставки. Должен вообще поставить вас в известность, что императорский поезд покинул уже Псков и что по закону в случае отсутствия Верховного главнокомандующего (великий князь Николай Николаевич находился в Тифлисе) его должность замещает начальник штаба, действующий его именем. Таким образом, ныне центр ваших дальнейших переговоров должен быть перенесен в Ставку; меня же прошу впредь лишь ориентировать в происходящем…»
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ
В чьи же руки отрекшийся император передавал в столь трудное время престол всероссийский?
Великий князь Михаил Александрович был младшим сыном императора Александра III. Хотя он до рождения цесаревича 30 июля 1904 г. и являлся наследником российского престола, но никогда не играл активной роли в государственной жизни России и держался в некоторой тени. Даже в военной деятельности своей он достиг до войны лишь должности командира полка и лишь в период мировой войны был поставлен во главе сначала конной дивизии, а затем кавалерийского корпуса.
Во время царствования императора Александра III о младшем его сыне Михаиле много говорили как о любимце царя, якобы унаследовавшем натуру и даже внешность могучего отца. Но с течением времени Михаил Александрович превратился в худого длинного юношу с довольно хрупким здоровьем и вполне женскими чертами характера.
Я не сказал бы, что великий князь Михаил Александрович производил впечатление способного человека, но он проявлял любознательность, и к нему влекли необыкновенная скромность и деликатность.
Лично у меня с ним было лишь несколько мимолетных встреч. Царский поезд в 1904 году. Император Николай II объезжает войска, отправляемые на Дальний Восток на войну с японцами. Я состою при военном министре генерале Сахарове, сопровождающем государя в его поездках. 11 часов вечера. Занимаюсь в своем отделении каким-то делом. Вдруг — стук в дверь.
— Войдите, — отвечаю я изнутри.
Входит великий князь Михаил Александрович, видимо конфузясь.
— Простите, ради Бога… Я, кажется, помешал?..
— Нисколько, ваше высочество, я очень рад вас видеть у себя.
— Мне бы очень хотелось поговорить с вами, — произносит он мягким, извиняющимся голосом, спрашивая глазами, можно ли сесть. — Мне говорили, что вы специалист по мобилизационным вопросам. Не расскажете ли вы, как производится частичное укомплектование наших войск, отправляемых в Маньчжурию?
И далеко за полночь затянулась наша беседа, во время которой я очень скоро позабыл, что моим собеседником является брат императора огромной, могущественной страны.
В одну из таких же поездок, близ станции Жмеринка, в жестокий морозный день при сильном ветре должен был состояться высочайший смотр войскам 3-й бригады, отправлявшейся на войну.
