– Я так понимаю, Вы не в настроении говорить о моих делах, так может мне и не нужна никакая отработка? – размышляю вслух я.

– Даже не думай. Уж я-то постараюсь, чтобы ты научился уважать правила, – шипит девушка.

– А я считаю, что у Вас может быть личный интерес в моём наказании, поэтому подаю прошение, чтобы сменить мне тюремщика.

– Ах ты наглая, зарвавшаяся европейская рожа, – скрежещет она.

– Я требую, чтобы это было записано в протоколе – член дискома оскорбляет студента, – я киваю парочке, что всё ещё слушает нас. – Я имею право на защиту.

– Только посмей ещё раз открыть рот, и я тебя! – взбешённая девушка в бессилии орёт на меня, когда входная дверь открывается, а на пороге оказывается один из учителей.

– О! Вы очень вовремя, Сейджи-сенсей, у меня есть вопросы по поводу отношения к студентам в Дисциплинарном Комитете, – обращаюсь я к мужчине лет сорока. Это наш преподаватель японской литературы. Один из немногих учителей, с которым у меня хорошие отношения, и кто относится ко мне непредвзято. В конце концов, мне повезло.

– Да уж, я слышу, что тут не всё в порядке, Эрнст-кун, – он заходит и обстоятельно смотрит на всех присутствующих. – Может быть кто-то хочет объяснить, что происходит?

– Да, я охотно дам свои показания. О том, как исполнительные члены Комитета относятся к иностранцам, а также, я подозреваю, страдают дедовщиной по отношению к своим кохаям, которые боятся своих сенпаев.

– Я бы хотел выслушать всех присутствующих, – дипломатично проговорил учитель. – Но, раз ты первым вызвался, то давай начнём с тебя.

Он расположился за столом, выстроив нас напротив, и мы по очереди стали описывать произошедшее. Сейджи-сенсей был явным гуманитарием, как по складу ума, так и по виду. Он был высок для японца, довольно худ и суховат, на носу он постоянно носил очки в тонкой оправе, а говорил немного тише, чем остальные, но достаточно громко, чтобы его слышали. Это заставляло как бы прислушиваться к его словам и создавать тишину, пока он говорит. Он всегда носил светло-серый костюм в идеальном состоянии и походил в нём на профессора какого-нибудь университета. Его любовь к литературе была просто безгранична, и на её почве мы и сблизились. Помимо своей основной работы, он был куратором литературного клуба, в котором состоял и я. И, хотя он никогда не демонстрировал ко мне особого расположения или симпатии, мои отношения с ним были заметно теплее, чем с остальными учителями.

Выслушивая нас, он всё больше хмурился и становился мрачнее. Было видно, что скандал явно не разрешится так просто, как хотелось бы нам всем. Конечно, моя доля вины в нём была, как подстрекателя, но образ благородного дискомовца, который защищает порядок в школе непредвзято и справедливо, был испачкан довольно сильно и без моего участия. В конце концов, учитель вздохнул и посмотрел на часы.

– Я обязательно вынесу этот вопрос на обсуждение с другими учителями, – проговорил он. – И не оставлю без внимания ни проступки обычных студентов, ни явные нарушения членов Дисциплинарного Комитета. После занятий я жду в учительской тебя, Эрнст-кун, и тебя, Харугивара-сан. Сейчас же отправляйтесь в классы, перерыв скоро закончится.

Мы могли только принять всё к сведению и, попрощавшись, разойтись. Однако, у меня была небольшая надежда, что в этом противостоянии я имею шансы хотя бы на небольшой успех.

Последним уроком на сегодня была биология. Признаться, если бы у меня спросили о моих предпочтениях между литературой и биологией, то выбор был бы сложным. Устройство живой природы, организмов, их отношений и связей, на редкость интересное поле для изучения. Социум, как и природа, живёт по определённым законам, которые требуют соблюдения. И, если кто-то начинает нарушать эти законы, то следует закономерная реакция. К примеру, если клетки иммунитета начинают атаковать здоровые клетки собственного организма, это называется аутоиммунным заболеванием и требует лечения. Знакомая ситуация, да?

Собрав свои вещи в сумку, я направился в учительскую. Там меня уже ожидал Сейджи-сенсей и моя главная противница. Также присутствовал глава Дисциплинарного комитета и несколько его членов. Вид у всех был крайне серьёзный. А вот у меня наоборот настроение улучшилось. Терять мне было совсем нечего, кроме головы, а значит, и хуже уже быть не могло. Только лучше.

– Что ж, вот все и в сборе, – начал учитель, окинув нас серьёзным взглядом. – Очень неприятно, что у нас возникают такие проблемы и, соответственно, этот разговор, но все мы люди и все совершаем ошибки. Конечно, опоздания – это нарушение устава школы, но они ни в коей мере не дают право членам Комитета унижать или предвзято относится к остальным студентам. И тем более пытаться притеснять их из-за их национальности. Вы все – студенты этой школы. И все изначально равны друг перед другом. Дисциплинарный комитет призван сохранять порядок, а не разжигать розни, тем более такие грязные и отвратительные. Вы понимаете это, Харугивара-сан?

– Да, – тихо пробубнила девушка. Её пыл и гнев куда-то делся, и теперь эта гроза опоздавших выглядела не страшнее, чем овечка.

– Как студенты могут уважать Вас, если Вы сами ведёте себя неуважительно по отношению к ним? Это непозволительное поведение для члена Комитета. Поэтому Вы будете исключены из его рядов без возможности вернуться. Это решение совета учителей. Также, в назидание, Вы будете отбывать наказание за грубые нарушения в работе Комитета. Вам ясно?

– Да…

– Это хорошо, – учитель смотрел на нас пристально и крайне серьёзно. Мне было приятно слушать его речь, но я понимал, что это лишь половина разговора, и сейчас дело дойдёт до меня. – Между тем, нарушение правил школы и опоздания – это проступок, который влечёт за собой наказания. Так что Ваша, Клечек-сан, отработка остаётся в силе. Это понятно?

– Да, – спокойно отозвался я. Ничего удивительного, кроме того, как мягко со мной обошлись, я не видел.

– И я надеюсь, – перешёл к финалу сенсей. – Что Дисциплинарный комитет подойдёт к вопросу поддержания порядка более тщательно. В том числе и среди собственных людей. В противном случае доверие к нему будет утрачено, что вызовет соответствующую реакцию. Вам это ясно?

– Да, сенсей, – сдержанно ответил глава. Я успел оценить его за время выслушивания этой речи. Это был третьекурсник, которого я бы назвал сильным. По нему было видно, что он вполне может держать себя в руках даже в такой момент, когда его подчинённые так накосячили. И надо полагать, что он не испытывает ни малейшей жалости по отношению к девушке, которую выставили вон. Хотя его принципы вызывали у меня сомнения, поскольку он допустил её работу под своим началом. Но то, что такую неприкрытую угрозу своей репутации он встретил ледяным спокойствием, пусть хотя бы и внешнем, наводило на мысль, что нервы у него крепкие.

Закончив с этой процедурой, сенсей отпустил нас по своим делам. Я был доволен. При том, что я ничего не потерял, я получил небольшую сатисфакцию и гарантию, что эта стерва больше никогда не дорвётся до карательного аппарата власти, а это, видит Бог, огромная победа. Задерживать меня более никто не стал, и я направился в комнату литературного клуба, скромное убранство которой радовало глаз и развеивало тоску. Ещё более приятным было то, что сюда я мог не стучаться.

В залитой светом комнате царила мягкая тишина и спокойствие. Это разительно отличалось от тишины на уроках или во время моих проходов в класс. Тут была уютная тишина. Она мягким покрывалом оборачивала тебя, укутывала и согревала. В воздухе витает тонкий запах бумаги и чая, а редкое шуршание переворачиваемых листов или скрип ручки по бумаге был лишь приятным дополнением к атмосфере книг. Сейчас я вижу, что тут лишь наш президент. Эрика Гутесхертц, третьекурсница, для которой этот год последний в школе. До неё в клубе президентом был Кизоку Мицугу, который выпустился в прошлом году. Я не очень хорошо знал его, поэтому из воспоминаний о нём у меня осталось лишь то, что он любила западную литературу. Эрика же наоборот, больше любит японских авторов. Ну, а я больше пишу, чем читаю.