Да, наверное, трепет.

«Тебя невозможно остановить», – говорил он мне, а я в ответ улыбалась.

Но вот я оборачиваюсь – а за спиной никого. Только чернота.

Облака сгущаются, заволакивая образ произносящего эти слова будущего мужа.

Я бреду по тропе воспоминаний одна, в ортопедических ботинках, в растянутой кофте, в карманах которой гремят пузырьки с таблетками. Кругом все темнее. Солнце уже зашло. Исчезли странные яркие цветы. Ничего больше нет. Куда хватает глаз – только тьма и звезды.

– Вы вернулись, – произносит голос.

Мужской голос. Мягкий. Негромкий. Почти шепот.

Я открываю глаза. Их трое. Трое мужчин возле барной стойки. Один сидит справа от меня, а еще двое – слева. Первый – очень высокий, второй – толстый, а третий ничем особенно не выделяется. Все они одеты в темные костюмы. И держат в руках стаканы с напитками. И как это я раньше их не заметила?

Непримечательный смотрит на меня так, словно я мираж, появления которого он ждал весь вечер. Должно быть, это он ко мне обратился. Серое лицо. Красные глаза завзятого алкоголика. В руке низкий стакан, в котором плещется какая-то золотистая жидкость.

– Простите? – переспрашиваю я.

А он грустно улыбается. Толстяк рядом с ним склонился над стаканом со скотчем и закрыл лицо руками, будто не в силах смотреть на окружающий мир. У него длинные вьющиеся седые – а местами желтоватые – волосы. Лица сквозь короткие пальцы не разобрать, но я замечаю оспины, расширенные сосуды, красные пятна – и все это отчего-то выглядит очень знакомо. Он похож на какого-то политика, которого я видела в новостях. Но нет, не может такого быть. Что бы такому человеку делать в понедельник вечером в захудалом баре?

Справа ерзает третий. Высокий. Стройный. Даже краем глаза я замечаю, какой он красивый. Я не столько вижу его, сколько чувствую рядом его присутствие, и волоски у меня на загривке встают дыбом. Что-то подсказывает, что не стоит смотреть ему прямо в глаза.

Непримечательный по-прежнему улыбается, словно мы с ним вовсе не угодили в какой-то трагический сон.

– Где вы были? – спрашивает он.

– Где я была? – повторяю я.

Он окидывает меня взглядом. Я сижу, склонившись над стаканом и вцепившись руками в стойку так крепко, словно это перила корабля.

– Мне показалось, вы ушли далеко-далеко. В своих мыслях, конечно.

Я поднимаю на него глаза. «Ни хрена ты не знаешь о моих мыслях!» И все же отчего-то медленно киваю и произношу:

– Да, все верно.

Зачем я ему это говорю? Этот незнакомец с глазами пьянчуги таращится на меня так, словно прямо сквозь кожу видит мою душу.

– Не лучшее вышло путешествие, как я понимаю? – спрашивает он.

А я не знаю, что ответить.

И, не успев ничего придумать, выпаливаю:

– Да.

– Очень жаль. – Он корчит печальную гримасу. Вроде как сочувствует.

«Да кто ты такой, черт тебя возьми?» – так и подмывает меня спросить. Но вдруг к глазам подступают слезы. Какая глупость. Мой собеседник мгновенно превращается в улыбающееся, облаченное в костюм размытое пятно.

– Позвольте угадаю. Когда-то это у меня неплохо получалось. – Он смотрит на меня, склонив голову набок.

Так и буровит своими слезящимися глазами. Надо бы просто встать и уйти. Сказать этому мужику, чтобы не лез не в свои дела. Но его взгляд как будто пригвоздил меня к месту. Я отпиваю из бокала. А его красные глаза тем временем вонзаются в меня. Впиваются в мое скрюченное тело. Я крепче вцепляюсь в стакан. Лицо пылает, перед глазами все плывет от слез и принятых таблеток.

– L4–L5, – наконец, произносит он. – Это справа. И L2–L3 слева.

Я снова ударяюсь в слезы.

– Преднизолон, – мягко, словно это слово должно меня успокоить, добавляет он. – Потом инъекции стероидов, верно ведь? А врачей-то сколько! Не сосчитаешь… И у каждого свое мнение по поводу вашей МРТ. И каждый качает своей докторской головой и строит из себя бога. Один говорит: «Давайте ее взрежем». Другой: «Зачем? Ей нечего вырезать». Что дальше? Терапевты со своими пилюлями. Реабилитологи со своими упражнениями. Одни говорят – делайте растяжку. Другие – ни в коем случае, и думать о ней забудьте. Одни твердят – наклоняйтесь вперед. Другие – нет, назад. Одни повторяют – просто побольше отдыхайте, всем нам иногда нужен отдых. А другие – главное двигайтесь, не останавливайтесь, движение – это жизнь. Одни прописывают тепло, другие – холод. Третьи – то и другое. А четвертые – все что угодно, от чего вам становится легче. Но ведь вам ни от чего легче не становится, верно?

Я трясу головой. Ни от чего, абсолютно ни от чего.

– Попадаются и такие, которые советуют позволить боли вас направлять, – улыбается он. – Тот еще наставник, верно ведь?

Я киваю.

– Дальше? Дайте-ка угадаю. Вы испробовали все методы альтернативной медицины. Акупунктура. Биологическая обратная связь. В вашем сердце снова и снова вспыхивала надежда. А помните того японского рефлексотерапевта, который забыл в вас иглу? Вы так и вышли от него с иголкой между глаз и даже не заметили. А массаж? Полагаю, от него вам стало только хуже?

– Он же хотел как лучше, – шепчу я.

– О, они все хотят как лучше, мисс Фитч. И вам нравится, что к ним можно обратиться. Поговорить. Что каждое воскресенье к вам прикасаются чьи-то добрые руки. У вас ведь почти совсем не осталось друзей.

Он что, только что назвал меня мисс Фитч?

– Сэр, мы знакомы?

Он грустно улыбается.

– Вы ужасно подавлены.

– Подавлены, подавлены, – эхом повторяет мужчина, сидящий справа.

А Толстяк подвывает, уткнувшись в ладони.

– Внутри у вас все умерло.

– Умерло, умерло…

– Вы растеряны, вас унесло в бензодиазепиновое море.

– Вы плещетесь в его черных волнах.

– Откуда вы все это знаете? – спрашиваю я. – Вы… У вас тоже проблемы со здоровьем? Мы с вами в одной лодке?

– В одной лодке, – повторяет Толстяк.

А третий мужчина принимается хихикать.

Толстяк уже истерически хохочет, все так же прикрывая лицо руками и мелко трясясь всем своим необъятным телом.

Но Непримечательный по-прежнему смотрит на меня с убийственной серьезностью.

– Я ваш товарищ по несчастью, мисс Фитч. Я такой же, как вы.

Он достает из внутреннего кармана платок. Темно-красный платок. На вид шелковый. Я думала, матерчатыми платками уже никто не пользуется.

– Возьмите, – говорит он и протягивает его мне.

Я качаю головой, но он не отстает. Все машет алым лоскутом у меня перед носом. «Сдавайся, сдавайся». В конце концов, я все же беру у него платок и аккуратно промакиваю им уголки глаз. Шелк на ощупь холодный и почему-то влажный.

– Спасибо, – говорю я. И смотрю на сидящего рядом Толстяка. Тот уже повалился на барную стойку. Уткнулся своим красным пятнистым лицом в сгиб локтя, но стакан из руки так и не выпустил. – С ним все в порядке?

– С ним? О да, все чудесно. Он в расцвете сил.

Третий мужчина усмехается и небрежно облокачивается спиной о барную стойку. Лица его мне по-прежнему не видно.

Непримечательный салютует мне стаканом. В нем плещется что-то золотистое. И очень красивое.

– Золотое снадобье, – говорит он.

И бармен наливает мне в стакан такой же золотистый напиток.

Непримечательный смотрит на меня так пристально, что это просто невыносимо. Скользит по моему лицу мрачным взглядом, а сам весело улыбается, будто я – какой-то забавный сон. Потом салютует мне бокалом и бормочет какую-то ерунду. Мне даже кажется, что он произносит слова задом наперед.

Не сводя друг с друга глаз, мы осушаем бокалы. Толстяк все так же лежит на стойке, а высокий, как я подмечаю, покосившись на него, слегка светится.

«До дна, до дна. До последней капли! Нырни в золотой огонь. Утони в пламени. А теперь отправляйся, насвистывая, гулять по золотому пляжу».

– Лучше? – спрашивает Непримечательный.

– Да, – отвечаю я.

И это правда. Музыкальный автомат теперь играет «Голубые небеса»[4]. И мне кажется, что внутри у меня тоже распахнулось голубое небо. Незамутненная лазурь. Костей я не чувствую. И кровь моя вдруг стала легка, как воздух. Кажется, я сейчас снова расплачусь, но нет, на моих губах играет улыбка.