Лучше!
Перечитываю весь этот заключительный абзац, и вдруг меня осеняет, я понимаю, в чем дело. Эта заключающая рассказ фраза была инструментована на звуках л-к-г-т, главным образом на л-к. "Адъютант" вместо "лейтенант" ослабило мускулатуру этой фразы, разжижило, размагничило ее.
Где же основа этой инструментовки, что, так сказать, задает здесь тон? Я думал: Волково кладбище. Но нет, оказалось, еще раньше. Колеса катафалка! Именно эти "колеса" и повлекли за собой и "плакали", и "стучали каблуками", и "металлический венок", и "Волково кладбище", и "могилу", и "генерал-лейтенанта", и "Круглова".
В слове "адъютант" как бы лопнула струна, сорвался голос, не сработала клавиша.
* * *
А для чего она вообще, эта инструментовка? Для чего этот подбор звуков, это нанизывание "Л" на "К" и "К" на "Л"? Не знаю, для чего. Для музыки, для собственной радости, для того же, для чего вообще существует поэзия. Если для собственной радости, то, думается, и на радость читателю.
Сознательный ли процесс эта словесная инструментовка? Нет, процесс этот почти всегда бессознательный, полуинтуитивный. Там, где поэт сознательно и старательно подгоняет "шуршанье" к "тиши", а "тишь" к "камышам", получается версификаторская игрушка, далекое от поэзии звукоподражательство. Не думаю, чтобы Пушкин сразу, в процессе работы обнаружил, что строфа "И блеск, и шум, и говор балов" так плотно набита аллитерациями.
* * *
Разговор за дверью, в коридоре. Зима. Крепкий мороз. К Е.Вл.Образцовой пришла девушка-ученица.
- Замерзла?
- Замерзла, как Жучка.
- И здесь у нас не топлено.
Ученица (стуча зубами и снимая, по-видимому, ботик). Дрова едут?
- Не говори!
А через пять минут Жучка уже заливается на всю промерзшую квартиру:
Мой миленький дружо-о-ок,
Любезный пастушо-о-ок
* * *
Могила Мочалова-отца на Ваганьковском.
Стефанъ Федоровичъ
МАЧАЛОВЪ
житiя его было 48 лътъ,
в супружествъ жилъ 27 лътъ
и 6 мъсяцевъ.
Скончался 1823 года
iюня 28-го дня
в 11 часовъ утра.
И рядом - гранитная колонка с шапкой снега наверху:
Павелъ Степановичъ
МОЧАЛОВЪ
скончался 16 марта 1848 г.
Ты слылъ безумцемъ в мiре этомъ
И беднякомъ ты опочилъ.
И лишь предъ избранным поэтомъ
Земное счастье находилъ.
Такъ спи, безумный другъ Шекспира!
Оправданъ вечности Отцом.
Вещалъ Онъ, что премудрость мiра
Безумство предъ Его Судомъ.
[Коринфяномъ, 3, 14]
* * *
Знает ли Бунин, что на службе у него побывала не только так называемая эвфония, то есть благозвучие, но и явное нарушение этой эвфонии - то, что ученые стиховеды называют зиянием, или гиатусом! В "Господине из Сан-Франциско" изображается трудное движение сквозь ночь огромного океанского парохода, когда "океан с гулом ходил за стенами черными горами", свистала вьюга, и "пароход весь дрожал, одолевая и ее, и эти горы".
Эти неудобочитаемые, непроизносимые семь гласных подряд АЯИЕЕИЭ, сочетание их, такое неожиданное и необычное для Бунина, поставлены здесь, может быть, и не сознательно, но, во всяком случае, не напрасно. Трудность прочтения, произнесения этих звуков помогает нам ощутить преодоление препятствия, невероятную трудность движения огромного корабля сквозь океан, сквозь эти водяные черные горы...
* * *
- И так я устала... будто выкипела вся.
* * *
"Ум начинается с тех пор, когда умеют делать выбор между плохим и хорошим".
В.Хлебников
* * *
Говорил мне в инженерном училище один курсант:
- Я все равно как домашний гусь. Гусь домашний - он и ходить может, и плавает, и летать тоже немножко умеет. Всего, одним словом, понемножку, и все плохо. Так и я: пою, рисовать могу, на струнных инструментах играю. А все не то... Одним словом, домашний гусь по фамилии Цыганов.
* * *
С.Я.Маршак в припадке нежности:
- Ах ты, тпруська-бычок, молодая ты говядинка!..
* * *
У Бунина в "Господине из Сан-Франциско" сталкиваются семь гласных. Вот столкновение девяти гласных:
"Евгения, я и ее Иоанн"...
А вот целых одиннадцать:
"Настроение ее и у ее Иоанна испортилось".
* * *
Пример косноязычного столкновения восьми согласных:
"Я прибыл в ТоМСК С ВСТРетившимся сегодня на пароходе дедом".
И при этом еще ся-се и де-де.
* * *
Девочка лет пяти (ковыряя в носу):
- Ко мне не подходи, я - коклюшная.
* * *
Могила на Ваганьковском. Крохотный (четверть метра), но не железный и не деревянный, а лабрадоровый крестик. На нем высечено:
М.ГОЛУБЕВ
Моя радость
И ничего больше.
* * *
Обедают и вспоминают, какая литература была в годы их юности.
- А "Всадника без головы" помнишь?
- Каррамба! Еще бы не помнить.
- Эта чертовская сложность, запутанность сюжетных перипетий, и никаких этих психологических штучек - скачешь по книге, как мустанг по прерии... "Святая Дева! Я, кажется, убил его"!
- Я, кажется, нечаянно убил его.
- Вот, вот. Именно. Нечаянно убил...
* * *
Неточность газетного языка. Журналист М. в "Вечерней Москве" (18. 02. 46) пишет в статье о четвертой очереди метро:
"Навеки оставил о себе память художник Фролов, погибший при осаде Ленинграда".
Получается, что Фролов служил у немцев и осаждал (а не оборонял) Ленинград!..
* * *
"Есть большие собаки и есть маленькие собаки, но маленькие собаки не должны смущаться существованием больших: все обязаны лаять - и лаять тем голосом, какой Господь Бог дал".
Чехов - Бунину. В воспоминаниях И.А.Бунина.
* * *
Зацепа. Тридцатилетний дядя с очень живым, умным и веселым "южным" лицом. Видать, из демобилизованных. В десантном бушлате, в шапке, на которой сохраняется еще след пятиконечной звезды. Поставил в самом бурном месте рыночного водоворота маленький раскидной столик и - торгует какими-то кубиками для точки бритв. Целый день толпится возле этого столика народ. И нельзя не залюбоваться и не заслушаться этим парнем. Зазывает он покупателей ненавязчиво, как бы походя, с юмором, не очень даже уговаривая и не слишком настойчиво убеждая, что товар его не липовый. Но при этом он проделывает удивительные вещи. Берет бритву, на глазах у всех весьма основательно тупит ее о камень, затем проводит лезвием по руке, доказывая, что бритва тупая. Не довольствуясь этим, снимает шапку с головы стоящего рядом двенадцатилетнего мальчишки-ремесленника и изо всех сил "бреет", то есть пробует брить рыжие лохмы испугавшегося до полусмерти паренька.
Затем берет "кубик", натирает им - ловко и изящно - кожаный ремень, который властно дает подержать тоже первому попавшемуся зрителю, и - точит в течение одной минуты бритву. Потом достает откуда-то светлую прядь женских волос, приставляет ее к бритве и - дует на волосы. Бритва буквально "одним дыханием" на лету прорезает основательной толщины прядку.
- Прошу желающих поторопиться. Было восемь вагонов, осталось восемь штук...
И покупают. Даже не покупают, а расхватывают.
- Врешь небось, - говорит какой-то колхозник с мешком, - а все-таки давай, уговорил.
- Не пожалеешь, хозяин. Не успеешь до дому дойти - борода сама падать начнет.
Не молчит ни минуты.
- Прошу, прошу, - говорит он, заворачивая волшебные кубики в бумагу, получая деньги и отсчитывая сдачу. - Придешь домой - за голову схватишься. В кармане пятьдесят рублей было, а купил одну штуку. Товарищ узнает, перестанет руку подавать: себе купил, а обо мне забыл.
- А где держать ее? - спрашивает кто-то.
- В любых условиях. Ничего не боится. Главное, чтоб не украли и не отняли. Завернуть прикажете?
И все это как бы не всерьез, играючи, с усмешкой и именно поэтому убедительно и - с пользой для коммерции.
А в двадцати шагах от него восседает в своем кожаном седле владелец автоматического тира и мрачно бубнит:
