Все это она проговорила с загадочной грустной усмешкой, ровным и тихим голосом.

А на следующий день явилась из города возбужденной и сообщила — они переезжают. Для них нашлась квартира. Старуха Панова постаралась. Однокомнатная квартирка на седьмом этаже большого здания, в основном населенного американскими офицерами, с маленькой ванной, прихожей и кухонькой в закутке. Изумительно. Этот дом носит имя цветочницы, возлюбленной короля Чарльза II, это особенно радует Надю.

— Ты знаешь, Коля, у них был сын.

— Nell Gwynn.

— Король не расставался с Nell до конца своих дней, — сказала она.

Репнин, все такой же понурый, должен был признать — действительно им повезло, он не смел об этом и мечтать.

— Квартира в Лондоне? Слава тебе Господи. Счастье всегда приходит внезапно. Знаешь ли ты об индейском племени шириян? — спросил он ее осевшим голосом, не поднимая головы от чашки чая. — Это амазонское племя. Они восславляют Бога каждый раз, когда им удается найти соль.

Хотя Репнин и относился с иронией к суеверию, но со следующей недели счастье стало сыпаться на него, как монеты в Монте-Карло. Новый управляющий, мистер Робинзон, в белом халате и очках на носу объявил работникам, что фирма Лахуров в начале августа закрывается. На четырнадцать дней. Сотрудники получают оплаченный отпуск. И поскольку все фешенебельные заведения Лондона закрываются в августе, и поскольку их высокопоставленные клиенты в августе вообще покидают город, то Репнин вполне может уехать на день-два раньше, а явиться на день-два позже.

Репнин с самого начала с недоверием относился к новому управляющему, похожему в своем белом халате на близорукого доктора, рот которого, оснащенный фальшивыми зубами, источал цветочный аромат благодаря специально для этого употребляемым пастилкам. (Фамилия его — Робинзон — все время напоминала Репнину о другом Робинзоне, попавшем на необитаемый остров в Тихом океане.)

Словом, по глубокому убеждению Репнина, господин Робинзон задумал выжить его из обувной лавки.

Как случилось, что Робинзон вместо того, чтобы сидеть на своем пустынном острове, куда его выбросило бурей, вдруг очутился в Лондоне с намерением погубить Репнина? Он наверняка использует отпуск, чтобы за это время подстроить его увольнение. Не спасет Репнина и баланс, который он должен подготовить на французском и отправить в субботу в Брюссель. Мистер Робинзон сумеет обойти и это.

Герой нашего романа начинает всеми силами сопротивляться свалившемуся на него счастью. Сейчас он не может покинуть Лондон. Они с женой переезжают в новую квартиру, которой давно дожидались. В Chelsea. Кроме того, он недавно работает в заведении. И не имеет права на отпуск. Он останется и будет работать в августе бесплатно. Ему надо привести в порядок бухгалтерские книги, счета и переписку, доставшуюся ему от француза.

Робинзон только жмурится в ответ. С отпуском вопрос решен.

«Вола», — восклицает он. Имея в виду «voilà»^[22]. Этому выражению он научился у француженок во время войны. Значит, дело решенное. Точка. Управляющий разводит руками. В августе, повторяет он, лавка закрывается. В Лондоне полагается подчиняться общим правилам. У Лахуров так заведено. Впрочем, такого поступка ему никогда не простили бы и сами работники лавки, обувщики, сапожники, седельщики. Уж не хочет ли Репнин сказать владельцам, что положенный по закону оплаченный отпуск вовсе не нужен? Как бы его не обвинили в выслуживании перед хозяевами. Пусть он подумает хорошенько. К последней пятнице июля ему надо будет выписать всем сотрудникам фирмы зарплату. За две недели. Кассу следует тщательно запереть и сдать ключ ему, а последний баланс отправить в Брюссель в ближайшую субботу. И все свободны.

Напрасно твердил Репнин: он бы предпочел остаться.

Робинзон, посмеиваясь, сообщает о своем намерении ехать во Францию, там он был во время первой мировой войны. Репнину он советует избрать местом отдыха Брайтон: и от Лондона недалеко, и на море, и весело. Масса развлечений.

Вола!

В растерянности возвращался в тот вечер Репнин домой. Он предложил жене вместо него использовать этот оплаченный, положенный ему по закону отпуск — Надя давно его заслужила. Он не может больше смотреть, как она сидит, согнувшись за машинкой, до глубокой ночи. Но она не хотела и слышать об этом. Она же записана в школу моделирования. И кроме того, должна на несколько дней лечь в больницу. А вот ему необходимо отдохнуть. Ей следует отработать внесенную за нее плату за обучение. И к переезду надо подготовиться. Хорошо бы, чтоб его несколько дней не было в Лондоне. Репнин совершенно искренне сопротивлялся. Он исколесил всю Англию. Побывал и в Шотландии. Жил в городе Exeter, по сути дела на море. Вспомни, как тебе хотелось на океан, уговаривала его Надя. Вспомни, как мы были в Бретани. Как мы были там счастливы. Как там было хорошо. Ей надо провести в больнице в полном покое эти несколько дней. Хотя речь идет о сущем пустяке, так, маленькая женская неприятность, но ей бы не хотелось, чтобы он там ее видел. Он должен вволю накупаться в океане. Ей так хочется, чтобы он вволю накупался в океане и приехал к ней веселый. Она гладит его по щеке. Она умоляет его поехать ради нее. Ей страшно хочется, чтобы он там поплавал. Он так мечтал об этом. Она целует его и как ребенка долго гладит по щеке. Эти уговоры длятся несколько дней. В конце концов он соглашается ехать.

В начале августа того самого года, когда разворачивались все эти события, в поезде, идущем к Атлантическому океану на запад Англии, среди прочих пассажиров, таким образом, оказался русский эмигрант. Герой нашего романа Николай Родионович Репнин. О своем княжеском происхождении он никому не рассказывал в Англии. Рекомендовался капитаном. Царским эмигрантом.

Поезд, который вез его к Атлантике, подобно железной змее, делился на две части на станции Paar. Одна его часть отправлялась к крайней точке европейской суши, другая к корнуолльскому городку New Quay — Новая Пристань.

Хотя шесть лет назад Репнин и прожил два месяца в городке Exeter — на западе Англии, вблизи моря, однако по странному стечению обстоятельств так и не попал на берег океана. Теперь уж ему ничто не помешает. По новым английским законам социального обеспечения каждый работающий имеет официальный оплаченный двухнедельный отпуск. В своих письмах, которые он позже отправит отсюда своей жене Надежде Николаевне в Лондон и ее тетке княжне Марии Петровне Мирской в Америку, он напишет: «Это несомненный признак прогресса человечества. Разве не так?»

Двадцать восемь миллионов англичан и англичанок одновременно устремляются в отпуск. Раньше они отдыхали один раз в неделю в церкви. По воскресеньям звонили колокола. Бог в утешение. Теперь, во время летнего отдыха, в церковь по воскресеньям отправлялась только королевская семья.

Вся Англия ждет этого дня отъезда в отпуск, первого понедельника августа, называемого «банковским праздником». «Bank holiday». В этот день не работают даже банки. Это самый большой праздник в году. Даже в больницы в тот день принимают лишь попавших под колеса, а таких в эти дни немало. (В Париже их так и называют «задавленный пес». «Chien écrasé».) Дома остаются одни только лежачие больные — «bedridden». Парализованные, не встающие с постели. Не это важно. Важно веяние нового времени, вызывающее этот массовый отъезд на каникулы. В прежние времена семья собиралась в Лондоне на Рождество. С традиционной омелой. Теперь все мчались на поиски того, что англичанки, краснея, называли fun. А мужчины — sex.

А это на море было одно и то же.

Сам характер праздников изменился, ничуть не напоминая прежние. Раньше праздник означал прогулку по городку главы семейства с женой и детьми. Отец в тот день получал новый сюртук, мать платье, детишки новые или перекроенные из отцовских штаны и новые башмаки. Молодые парочки лакомились мороженым в вафельном фунтике. Угощали мороженым и молодняк, еще только готовившийся стать парами. Прежде в праздник было принято выезжать на пикник в поле, в рощу, на траву, под старые дубы, на постоялые дворы, но таких постоялых дворов и дубов становилось все меньше. В маленьких местечках сохранились лишь мелкие лужи, по доброте душевной называемые англичанами прудами. Во всяком случае праздники раньше продолжались день или два, в крайнем случае — три. Теперь они растянулись до четырнадцати дней. Это было явной переменой к лучшему. Не говоря о том, что теперь эти праздники оплачивались, как и рабочие дни, и это обеспечивало отдых всем и каждому. Каждый мог погулять, отоспаться, посмотреть на облака, а может быть, и жениха подцепить. Золушки превращались в принцесс, посудомойки становились барынями. По крайней мере так казалось при отъезде из дома.