Среди работников лавки, представленных ему в первый день, был один итальянец, вскоре он попал в больницу. Вчера итальянец скончался. Он жаловался на боли в желудке, раньше он на них не обращал особого внимания. Он должен был зарабатывать деньги. У него жена и дети. Он единственный выразил радостное изумление, когда Репнин перемолвился с ним двумя-тремя словами по-итальянски. Пожелтевшее лицо и мутные глаза его вдруг вспыхнули. Он был счастлив оттого, что этот русский помянул Италию.
Итальянец мечтал побывать на родине и как раз весной собирался туда съездить. Со здоровьем у него не очень хорошо. И ему хотелось бы еще разок увидеть родные места и сыграть партию в шары по названию bocce. С друзьями детства. Он сидел перед ним на трехногом табурете и улыбался печальной улыбкой.
Сегодня Зуки вызвали в больницу. Итальянца накануне прооперировали, и он умер. Все сапожники так умирают — говорит Зуки. От бесконечного сидения в согнутом состоянии у них брюшные мышцы деформируются. У сапожника век короткий. В больнице ему сказали: его, мол, родственник «ушел». «Покинул нас». Зуки подумал сначала — он из больницы ушел. Только потом сообразил: итальянец «ушел» в могилу.
Но это же обычная история, такие трагедии происходят каждый день, нельзя принимать все так близко к сердцу. Смешно быть суеверным.
Муж соглашается с ней, он этот случай и не принимает слишком близко к сердцу. Но сегодня он во время обеденного перерыва решил отправиться в музей, поскольку прочитал — там открылась новая экспозиция скульптур и археологических находок, которые он хотел увидеть. Он осмотрел ее. Заодно зашел и в залы, демонстрирующие скульптуру из Южно-Американских стран; собрание тамошних масок напомнило ему Микены, где они с ней побывали после венчания в Греции.
Его внимание привлек мексиканский отдел.
И вдруг он увидел человеческий череп из хрусталя.
Ему почудилось вначале — это та самая женская нога, выставленная в витрине лавки, где он теперь работает, и так поразившая его в тот первый приход.
Но сразу же разобрался, нет — это не модель женской ноги, а древняя хрустальная скульптура, найденная при раскопках в Мексике, изображающая череп.
Она привлекла его своим странным блеском.
Он не хотел рассказывать своей жене об этом, но все-таки не удержался. Череп нисколько его не испугал. Он никогда не был суеверным. Только почему-то ему стало душно. Тяжело. Горько.
Жена бросилась ему на шею — но это глупости, странная ассоциация, представляешь, как высмеяли бы тебя наши попутчики, отплывавшие с нами из Керчи! Он должен все это поскорее забыть.
В ее смехе был призвук испуга, словно неожиданно она столкнулась на улице с похоронной процессией.
В ЛОНДОН ПРИШЛА ВЕСНА
После затяжной зимы, столь редкой и необычной для Лондона, наконец пришла весна, точно разбуженная солнцем за морем. Шаг за шагом весна продвигалась по Темзе в глубь Англии. И вот в лондонских парках появились крокусы. Крокусы столетиями возвещают в Англии весну. А вскоре в перелесках Милл-Хилла защелкали дрозды, призывая самку. Впереди была еще одна весна, еще одна попытка людей обрести на этом свете счастье.
Первые признаки весны вселили бодрость в чету иностранцев, обосновавшихся в одном из тупичков Милл-Хилла, в доме майора по фамилии Holbrook. Жена Репнина распахивала окна по утрам. Приток денег в этот дом, где обитал русский со своей женой, ощущался буквально во всем, хотя он и получал всего один фунт в день. Молочник оставлял перед их дверью молоко. Почтальон каждое утро сбрасывал с велосипеда газеты перед их домом. Из трубы у них, как и у всех других, каждое утро шел дым. А по вечерам жена Репнина дожидалась мужа у камина. Веселая. И никогда еще не была она такой красивой, как в тот год, и такой страстной в постели. Правда, она огорчалась всякий раз, когда расспрашивала мужа о том, как ему работается на новом месте. Но потом забиралась к нему на колени и сидела в его объятиях у камина, в котором по вечерам пылали догорающие угли. Как много значит для Лондона огонь в очаге — он словно горячее сердце соединяет многие семьи, которые давно бы распались без него. Ибо и на этих островах столь часто семьи разъедают склоки и ненависть, чью природу никому не удается объяснить. Лондонское радио регулярно, вечером, утром и в полдень, посылает в пространство призывы к такому-то и такой-то немедленно обратиться в такую-то и такую-то больницу, поскольку их отец или мать находится, по выражению медиков, «в критическом состоянии». (Иными словами умирает.) Из этих звучащих в эфире призывов каждому становится ясно: такой-то и такая-то годами не видели своего отца или мать и вообще не знают, где они находятся. Супружеские пары, тихо разойдясь в один прекрасный день, встречают друг друга лишь перед смертью. Дети бросают своих родителей, а после годами не интересуются ими. Какая-то порча давно уже завелась в лондонских семьях. Зажженный камин по вечерам, озаряющий дом отблесками пламени, и тот не означает счастья; это знак, что наступили сумерки и стало холодно. Дела закончены. Не гарантирует он также и того, что все домашние соберутся у огня. Зависть, озлобленность, замотанность, скука и секс давно уже подточили изнутри основы множества лондонских брачных союзов. И вот каждый забился в свой угол. Каждый по-своему сходит с ума. Другое дело семейная пара иностранцев, поселившаяся в убогом домишке майора в Милл-Хилле, — их каждый вечер можно было видеть вдвоем у камина и в месяце апреле.
Обычно жена дожидалась возвращения Репнина в садике перед домом. Испытующе и тревожно вглядываясь в него, сетовала: разве этого они ожидали, когда ехали в Лондон? Неужели и впрямь такая доля уготована бывшим союзникам Англии, русским офицерам? Корпеть день-деньской в подвале, наполненном смрадом подметок, кожи и потных ног? Нет, это ужасно! Разве они уже не наказаны тем, что лишились родины, лишились России? Напрасно пытается муж ее разубедить: он примирился со своим положением и оно не представляется ему ужасным. Должно быть, он отупел от невзгод. Теперь ему часто кажется, будто они приехали в Лондон вчера, а не шесть лет назад. Все герои Диккенса, Свифта, Блейка — любимых писателей его отца — проводили свои дни точно так же в подвалах. В Лондоне повсюду, в самом его центре, существуют подвалы, где трудятся люди. Они полны призраков прошлого. Сердце Лондона бьется в подвалах.
Просто он от нее скрывает, как ему тяжело!
Да нет же, он ничего не скрывает. Вначале он тоже думал о том, как вредно для здоровья работать в подвале. Опасался холода. Или жары. Но в подвале, оказывается, стабильная температура. И вообще там вполне сносно. В подвале царит весна, на ее небосводе вечная тишина и покой. Одно плохо — зрение он себе быстро испортит. Электрическая лампочка весь день слепит ему глаза. Как будто она горит у него в голове или на лбу. Придется не откладывая купить себе очки, а ведь до сих пор у него было такое прекрасное зрение.
Жена в первый раз напоминает ему о его возрасте. Она уверена, ему там нелегко. Не место ему в этом подвале. Он передергивается и смотрит на нее с удивлением. И говорит, усмехаясь: счастье, что он нашел хоть какой-то заработок. Да и люди, которых он узнал в подвале, ничуть не хуже многих его прежних знакомых, а может быть, и более заняты. Переписка с заказчиками фирмы по поводу туфель позволила ему увидеть человеческое общество совершенно в ином свете. Теперь ему многое известно о женщинах такое, о чем он раньше не подозревал. Со многими у него завязалась оживленная переписка. Но есть и такие, которые приходят переговорить с ним лично. Одна заказчица спросила, правда ли, что он потомок русских князей. Другая разыграла вчера жуткую театральную сцену.
Это жена одного богача, владельца чайных, они у него в Лондоне на каждом углу. Мультимиллионер. Супруга его вошла в опасный для женщины возраст. Ей перевалило за сорок. Фурией ворвалась она в лавку. С дикими воплями металась по подвалу, доказывая всем и каждому, что заплатила за пару крокодиловой обуви, но потеряла квитанцию. Репнину не удалось обнаружить каких-либо следов оплаты в расчетных книгах, оставленных ему мосье Жаном. Он попался как кур в ощип. Дама истерично верещала. Она метала громы и молнии. И напоминала разъяренную Медею. Шляпка у нее сбилась набок, и когда она вытащила шляпную булавку, он не на шутку испугался, как бы она не выколола ему глаза. Она была вне себя. Это было забавное представление.
