(Боясь остаться без места, Репнин начал готовиться к роли гида в туристическом автобусе, как ему советовал Ордынский. Надя об этом не знала и не могла взять в толк, откуда у него эти сведения о зайцах, сернах и оленях.)
Она так радовалась, когда удалось отправить его на побережье и он возвратился оттуда загоревший, свежий, сильный — несмотря на лопнувшее сухожилие. Но Репнин скрыл от нее, что там, на побережье в Корнуолле, впервые ощутил приближение старости. В зеркале с этой своей черной бородкой он напоминал портреты французских королей или фотографии итальянских наемных убийц — высокий, горбоносый, с черными пылающими глазами. Но когда отворачивался от зеркала, его бледное лицо с высоким лбом и скорбно сжатыми, усталыми губами выдавало тоскующего, удрученного человека. Все тщетно. С того самого дня, когда он покинул Россию он превратился в собственную тень, и только. Он вынужден коротать свой век в подвале, в лавке какого-то шорника и сапожника, среди вонючих колодок, человеческих ног и подметок. Светлыми кажутся только те минуты в его лондонской жизни, когда мысленно он переносится в свое родное Набережное. Это любимое село, поместье матери, подаренное ему, когда отец вызвал его из Парижа и определил к Сазонову. Там спокойно текла широкая Волга. (Каждый русский эмигрант ежедневно на какое-то время мысленно обращался к своей родине.)
После возвращения из Корнуолла Репнин начал пренебрегать условностями хорошего тона, благовоспитанностью аристократа и русского князя в обращении не только с иностранцами, но и своими сонародниками. Старался лишь, чтобы это не заметила Надя. В его речи появились какие-то странные мужицкие выражения, он стал говорить по-народному медленно, растягивая слова, а высшей формой человеческой деятельности, жизни и счастья провозгласил занятие земледелием. Он был смешон, но Надя делала вид, что не замечает этого. Она потешалась над ним про себя, когда слышала его вздохи и патетические восклицания: родное мое Набережное!
Его отец, англоман, почтенный член государственной Думы, внушал сыну, что идеал государства — Англия. Идеал человека — англичанин, либерал. А сын его сейчас превозносил образ жизни своих мужиков, с изумлением вспоминал коней, жито, осеннюю жатву и полевые маки. В былые времена из года в год они проводили лето в поместьях его матери. Жизнь в Санкт-Петербурге и Париже представлялась краткими эпизодами. Поэтому в его сердце русское село было родным гнездом, где поют птицы, а Петербург рисовался сплошным балом, где все кружится в каком-то вихре. Царь, генералы, графы, Репнины, красавицы, которых он только начал покорять. Мысленно переносясь в Набережное, он видел его прекрасным и милым, как летний вечер и заход солнца — прямо в Волгу. Видел каким-то светлым. Русская песня, русские крестьянки, голоса которых звенели в его голове, а они сами окликали его по имени и звали куда-то — во всяком случае ему так казалось, — все это было с ним здесь, на чужбине, и влекло, словно руки, протянутые для объятия. Конечно, это было смешно. Надя не переставала удивляться — по сути дела, прежде они оба знали ту жизнь, село, ту музыку как-то издалека, словно наблюдая ее сквозь бинокль в театре. И все-таки она умолкала со слезами на глазах, когда он восхищенно вспоминал Набережное.
Возвратившись вечером домой, Надя до полуночи сидела за швейной машинкой и с любопытством расспрашивала мужа — о Корнуолле, об отеле «Крым», о генеральше Барсутовой, о людях, с которыми он там познакомился. Теперь, после стольких лет скитаний, они вынуждены были спать на узких неудобных кроватях. А когда-то, в детстве, у каждого была отдельная комната на втором этаже дома. Репнин рассказывает о Корнуолле сбивчиво и неохотно. Всего он жене так никогда и не рассказал. Что касается Нади, ей особенно поправился Эксетер.
Должно быть, это странный город и освещение там странное — именно оно и привлекает Надю, из-за него она могла бы с удовольствием там поселиться. Ей очень нравится, что после частых дождей проглядывает солнце и сразу же озаряется весь дом. Ей кажется, будто они уже жили там когда-то вдвоем. (Репнин умолчал, не рассказал ей об их соотечественнике, который кончил тем, что нанялся там сторожем в общественном сортире.) Вероятно, чтоб заглушить в себе ужасные воспоминания о времени, когда она с нетерпением ожидала возвращения мужа из Эксетера или приглашения ее приехать к нему, Надя начинает рассказывать о своей жизни в то время в местечке Потерсбар, неподалеку от Лондона. Она там провела два месяца. Жила в доме типографского наборщика, который по ночам уезжал на работу в Лондон. Надю донимала жена этого человека, а в один прекрасный день обвинила ее в том, будто она крадет из кухни рыбу. Позже выяснилось, что рыбу крадет кошка. Это было смешно, а не смешным оказалось другое. Как-то, возвращаясь из Лондона в это предместье, она остановилась возле дома, из которого выносили вещи. Должно быть, жители куда-то переезжали? Надя остановилась, увидев, что грузят мебель стиля чиппендель, о которой давно мечтала. Мужчина, грузивший мебель с двумя помощниками, крикнул ей, чтобы убиралась отсюда подобру-поздорову. Причем сказал это так грубо, что Надя от изумления застыла на месте как вкопанная. Тогда он пошел прямо на нее. Он был косой. Руки у него были голые, волосатые, как у обезьяны. Она в страхе убежала. Ничего подобного доселе в Лондоне с ней не случалось. На следующий день появилось сообщение об этом в газете. О том, что совершена кража, среди бела дня, в доме, хозяева которого уехали отдыхать.
Прижавшись к мужу, Надя, кто знает в который раз, рассказывала ему, как, устав от шитья, она по вечерам, на закате дня выходила в поле и потом возвращалась по тропинке вдоль железнодорожного полотна. Дорожка была узкая и проходила возле кустарника. Ей редко кто-нибудь попадался навстречу. Безмолвие английских полей так восхитительно.
Однажды утром там, в кустах, обнаружили мертвую женщину, молодую. Труп. Нож убийцы еще торчал из тела, когда прибыла полиция.
Огромный колокол Парламента (Большой Бен) уже отбил по радио девять, а Нади все не было. Погруженный в свои мысли и не сводя глаз с ноги, Репнин тревожно ждал ее в кресле, которое ночью превращалось в постель для него. Он ждал жену. Терялся в догадках — почему до сих пор ее нет. Разве старуха живет так далеко?
Чтобы как-то отвлечься, он стал просматривать бумаги, счета, письма, которые присылали ему из лавки: Леон Клод требовал годовой отчет уже в ноябре. Надо было его готовить.
Среди полученных бумаг обнаружил и странную брошюрку. Список клиентов-неплательщиков. (В Лондоне каждая лавка — член «Общества взаимной информации для защиты торговли». Торговля здесь святыня. Разумеется, эта информация секретна. На брошюрке крупными буквами написано PRIVATE & CONFIDENTIAL.)
Каждый член общества обязан сообщить о клиентах, которые не платят долги. (Членов общества просят «прочесть» и «ответить». Телефон: REGent 5303/4/5.)
Оригинальней всего то, как утверждается, что клиенты, имена которых упомянуты в этой книжке, ни в коем случае не вызывают сомнений, и никто против них ничего не имеет.
А что же это значит?
Репнин, когда ему в первый раз предложили проверить эти фамилии, отказался, ссылаясь на то, что это обязанность Робинзона. И тем не менее Робинзон теперь требовал от него это снова. Напомнил — конец года не за горами и финансовый отчет лавки должен быть готов вовремя.
Опустив голову — из страха потерять место — Репнин читает списки и разыскивает в нем фамилии и адреса их клиентов.
Его поразило то, что неплательщики, все, принадлежали к так называемому высшему свету. Среди них фамилии иностранных дипломатов, офицеров королевской гвардии, привилегированных полков, а в списке за 1947 год и два адмирала, и несколько лордов. Еще невероятней адреса этих должников. Каир, Хамадан в Персии, Буэнос-Айрес, Голландия, Нью-Йорк (отель, носящий имя короля Георга V). Что до заказчиц — то тут и баронессы, и графини, и богатейшие владелицы известных скакунов в Англии — их имена он знает лишь из газет. Среди адресов повторяются «бывшие» адреса клиентов, а новые неизвестны. Некоторые должники имеют по несколько имен. И он совсем поражен, неожиданно обнаружив среди адресов и свой: Nell Gwynne House (однако номер квартиры 230. Какой-то китаец: Yu-Chuan-Hsi.)
