— Смирно! Камера номер три. Сорок девять человек!

Заключенные повскакали со своих мест и встали навытяжку. В камеру вошли три эсэсовских надзирателя. Один из них, огромный верзила с маленьким сморщенным лицом и остреньким носом, медленно обходил заключенных, смеривая каждого взглядом с головы до ног.

— Гейни-колбасник, — шепнул Брунс.

Надзиратель подходил к заключенным почти вплотную, как будто обнюхивал их. Вальтера он тоже изучал долго и пристально. У того вдруг мелькнула дерзкая мысль. Он сказал:

— Господин обертруппфюрер, разве вы меня не узнаете?

Верзила испуганно отшатнулся и удивленно воззрился на Вальтера.

— Вы меня знаете?

— Да, господин обертруппфюрер.

— Откуда?

— По… по бармбекскому рынку, господин обертруппфюрер.

Ганс Брунс не верил своим глазам и ушам.

— Так, так… Покупатель?

— Да, господин обертруппфюрер, старый покупатель.

— Так, так… Жаль, что встретился с вами здесь. Имя и фамилия?

— Вальтер Брентен, господин обертруппфюрер!

Верзила выпрямился, повернул, как жирафа, свою маленькую голову, обвел глазами камеру из конца в конец и скомандовал:

— Вольно! Слушать всем! Составляется команда для работы вне тюрьмы. На торфяных болотах. Дело нелегкое, но на свежем воздухе, и, как вы знаете, со мной не пропадешь. Охотники пусть запишутся у фельдшера. Понятно?

Сорок девять голосов хором ответили:

— Так точно, господин обертруппфюрер.

Гейни-колбасник, озадаченно глядя перед собой, мерным шагом направился к дверям.

— Смирно! — скомандовал Брунс. И как Только дверь камеры захлопнулась и щелкнула задвижка, крикнул:

— Вольно!

Рихард Бергеман ястребом налетел на Вальтера:

— И ты тоже его знаешь? У этого колбасника я немало сарделек перебрал. Откуда, черт возьми, я мог знать, что он нацист.

— Почему вы его Гейни-колбасником величаете? — спросил Вальтер.

Ганс тоже называл его так.

— Да так уж прозвали. Зовут его Гейн Борман. Этого верзилу узнать нетрудно.

Ганс Брунс отвел Вальтера в сторону.

— Что тебе это даст?

— Ничего, — улыбаясь, ответил Вальтер. — Просто блеснула у меня одна мыслишка… Не повредит это, будь уверен.

— Придет же такое в голову!..

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I

Машины с бешеной скоростью мчались через недавно выстроенный поселок между Эппендорфом и Локштедтом.

День давно занялся — в сентябре еще рано рассветает. Но сонные улицы были пустынны, окна в домах плотно занавешены. Только на трамвайных остановках стояло по два-три человека Было начало седьмого. Пять открытых грузовиков, битком набитых заключенными, должны были прийти в Штеллинген к половине седьмого. Работа начиналась ровно в семь.

Все произошло неожиданно. После ухода верзилы-эсэсовца в камере только и говорили, что о работе на болотах. Решено было записаться всем — чтобы тюремному начальству не удалось вбить клин между заключенными. Фельдшер целых три дня осматривал добровольцев. Затем прошла неделя, а о работе на болотах что-то не слышно было. Но тему эту обсуждали с утра до ночи во всех подробностях и вариантах. Через две недели заключенные решили, что начальство передумало. И вдруг как-то вечером, незадолго до отбоя, дежурный надзиратель прочел фамилии тех двенадцати заключенных общей камеры № 3, которых завтра в пять утра отправляли на торфяные разработки.

На эсэсовца посыпался град вопросов:

— Останемся в лагере?

— Одежду и обувь получим?

— А как инструменты?

— Где находятся болота?

— Сколько часов в день придется работать?

— А дополнительное питание дадут?

— Ну вас к черту! Что здесь, еврейский базар, что ли? — рявкнул надзиратель Шепфлер. — Молчать! Вся болотная ватага остается в тюрьме. Завтра в шесть утра отправитесь, а в семь вечера вернетесь назад. Одежду, сапоги, инструмент получите в торфяных бараках. Командует обертруппфюрер Борман. Все ясно?

— Так точно!

Вальтер Брентен числился по списку пятым.

— Это ошибка, — сказал Ганс Брунс.

— Помог наш Колбасник, — возразил Вальтер. Он задумчиво смотрел в пространство.

Ганс внимательно взглянул на него.

— Знаю, о чем ты размечтался. Да, тут есть шанс. Но смотри, осторожнее.

— Послезавтра меня вычеркнут из списка.

— Вполне возможно.

Отбой. Все лежат на своих нарах. Волнение еще не утихло. Разговоры продолжаются шепотом. Вальтер Брентен, койка которого находится над койкой Ганса, смотрит широко открытыми глазами в белый потолок. «Не поврежу ли я товарищам?» — думает он. Но такой случай больше не повторится. А если транспорт и болота так охраняются, что возможности даже не будет? Но чем больше он думал, тем тверже укреплялся в своем решении дерзнуть. Завтра вечером он будет либо свободен, либо убит. От этой мысли его бросало в жар.

Ганс Брунс скрестил руки под головой и тоже задумался. «Этого добился верзила. Боже мой! Ну, не дурак ли?.. Конечно, если Вальтеру удастся бежать, возьмутся за нас. Да что они нам сделают? Изобьют?.. Посадят в одиночки?.. Бросят в карцер?..»

Вальтер, свесившись с койки, прошептал:

— А ты? А вы?

Ганс почти беззвучно ответил:

— О нас не думай.

На всех нарах шептались, шутили, тихонько пересмеивались.

— Вальтер! — Ганс Брунс ощупью поискал руку товарища.

— Да! Что? — Вальтер наклонился к нему.

— Возьми… Пригодятся…

Три марки.

— Спасибо, Ганс.

И вот тяжелые грузовики мчатся на предельной скорости по безлюдным в ранний утренний час улицам, мимо строящихся поселков, полей, лугов, в направлении Штеллингена. Вальтер Брентен стоит в первой машине, со всех сторон сжатый тесно сгрудившимися товарищами. В кабине рядом с водителем сидит обертруппфюрер Борман. Позади всех стоят, прислонившись к откидному борту, два эсэсовца с карабинами.

Машины пронеслись мимо зоопарка Гагенбека. Вальтер старался точно запомнить местность. Здесь ходят уже только трамваи и автобусы. Нет, есть еще пригородные поезда через Эйдельштедт, и по этому же пути идут поезда дальнего следования. Было бы побольше денег, тогда разумнее не возвращаться сразу в город, а податься на Неймюнстер или Киль. Вокзалы будут, разумеется, тотчас же наводнены полицией. А одежда? Хотя работающие на торфе и не носят полосатых тюремных курток, но ведь синяя тиковая — достаточно предательская штука, тем более что на спине крупными цифрами нашит номер.

Машина пересекла железнодорожный путь. Отсюда дорога идет в Эльмсгорн. Там расположен Эйдельштедтский вокзал — конечный пункт пригородной линии.

А вот и торфяник. Черная болотистая почва, изрезанная каналами. Неужели лагерь находится так близко от железной дороги?.. Ориентиром Вальтеру послужит железнодорожная насыпь. Отдельные дома и группы домов резко выделялись на фоне голого ландшафта. «Плохо, — думал Вальтер. — Очень плохо. Густой лес был бы куда лучше». Там подальше есть какой-то лес. Может быть, только роща. Вероятнее всего — Баренфельдский парк.

Машина круто повернула и снова понеслась по унылой местности к железнодорожной насыпи. Кругом — ни деревца, ни кустика, одни болота, пустошь. Вот показались деревянные сторожевые башни и заборы из колючей проволоки высотой в человеческий рост. Перед заключенными был лагерь на торфяном болоте.

II

— Стройся! По порядку номеров рассчитайсь!

Восемьдесят «болотных рабов» были разделены на два звена. Долговязый угрюмый обертруппфюрер прошел, точно на ходулях, вдоль переднего ряда, пристально вглядываясь в лица заключенных; казалось, он хочет отгадать сокровеннейшие мысли каждого.

— Смирно!

Заключенные встрепенулись и вытянулись. Они стояли неподвижно, точно высеченные из камня, и смотрели застывшим взглядом прямо перед собой, словно невидимое сказочное чудовище загипнотизировало все восемьдесят человек.