Выслушав вердикт присяжных, генеральный прокурор гневно стукнул себя кулаком по колену. Председатель суда разделял его чувства: из четырех обвиняемых виновным признан только один! Да, только Мишель был уличен в «махинациях и сношениях с иноземной державой с целью предоставить ей средства начать войну против Франции», остальных он «использовал с помощью обмана». Люди, раскройте глаза! Обмануть можно раз или два. Но дважды в месяц! На протяжении полугода! Нет, сообщники Мишеля не были настолько наивны, это присяжные позволили себя одурачить!

Обгорелое письмо, найденное под ковром в комнате русского полковника Чернышева наутро после его поспешного отъезда из Парижа, сильно напоминавшего бегство, оказалось кончиком длинной ниточки. Сличая почерки, полиция установила, что «М.» – это Мишель из канцелярии Военного ведомства, и начала разматывать клубок. Во время Революции Мишель служил в морской пехоте, затем перешел на канцелярскую работу в Морское министерство, а оттуда в Военное. Уже тогда через его руки проходили секретные документы о военных операциях и численности войск. Потом его перевели за драку в канцелярию, где он больше не имел доступа к государственной тайне, но, сохранив приятельские отношения с двумя товарищами и бывшим своим подчиненным, мог с легкостью добыть важные сведения по мере надобности. Еще молодой человек, он, несомненно, завидовал внезапному возвышению вчерашних сержантов, тогда как сам продолжал получать грошовое жалованье. Он тоже решил обогатиться на войне – но иным способом, чем офицеры, телегами вывозившие награбленное добро из покоренных стран. Мишель принял авансы Пьера д’Убриля, секретаря русской миссии в Париже, и добыл ему несколько важных документов. Правда, это сотрудничество долго не продлилось: Россия вступила в войну с Францией, д’Убриля отозвали, однако он передал Мишеля «по наследству» Карлу Нессельроде, а тот – своему преемнику Крафту. На суде Мишель уверял, что не сообщал Нессельроде никаких тайных сведений, данные о численности войск брал из головы, а пятьсот франков, которые тот вручал ему каждые пять месяцев, были просто «подарком».

«Подарки» он получал и от Крафта. В общей сложности – двадцать тысяч франков за восемь лет. Те самые тридцать серебреников! Продавать свою страну! Да еще за такие крохи! Председатель никак не мог успокоиться.

Когда консьерж-австриец русского посольства, служивший связным, вывел Мишеля на полковника Чернышева, предатель, видно, и сам понял, что продешевил. Царский флигель-адъютант попросил его подкупить какого-нибудь сотрудника Военного ведомства, имевшего доступ к сведениям о французских войсках в Германии, посулив за них четыреста тысяч франков. Мишель сказал, что у него ничего не вышло. Не мог же он своими руками отдать такие деньги другому! В том самом письме, с которого всё началось, Мишель напоминал, что передал Чернышеву данные о численности и составе Императорской гвардии.

Как ему это удалось? В том-то и штука! «Невинные жертвы обмана» были самыми настоящими соучастниками преступления. Каждые две недели император получал «Доклад о текущем положении», подготовленный Отделом передвижений войск. Доклад представляли в виде брошюры, ради чего мальчишку-посыльного отправляли к переплетчику. Но прежде чем попасть в мастерскую, паренек заглядывал к Мишелю, который просматривал доклад якобы в поисках своего друга, служившего в армии, – жив он или нет. Даже когда начальник посыльного, дивясь его нерасторопности, отправил с ним сопровождающего, парень всё равно исхитрился передать доклад Мишелю! Всё дело в том, что в этом же Отделе работал Луи Саже – еще один сообщник предателя. А Луи Сальмона из Отдела военных смотров Мишель уверил, что работает на армейского поставщика, которому нужны сведения о численности армии: сколько заказывать сукна. Сальмону он платил за труды по семь франков в неделю. И пообещал пошить ему новую шинель… А эти дураки присяжные их оправдали! Дьявол!

…Мишеля расстреляли через две недели после суда. Три дня спустя Саже и Сальмона снова арестовали и посадили в тюрьму как государственных преступников. Во Франции, конечно, есть правосудие, но должна же быть и справедливость!

В полночь в дворцовой церкви началось пасхальное богослужение, совершаемое архиепископом Литовским Серафимом. Всё было заранее отрепетировано и прошло превосходно; Александр принимал поздравления от своей свиты, генералов, министров, а также польской знати.

Неделю назад, в Вербное воскресенье, «обожаемого монарха» встречали стократными выстрелами из пушек и звоном колоколов. Александр въехал в Вильну верхом через Антоколь. На поросших соснами холмах вдоль дороги густой толпой стояли люди; зеваки забрались и на башни костела Св. Петра, и на крышу бывшего дворца князя Сапеги, выглядывали в окна домов, чтобы увидеть царя. Главнокомандующий Первой армией Барклай-де-Толли привел с собой свиту из генералов в блестящих золотом мундирах; ремесленные цехи устроили шествие под барабанный бой, с развернутыми знаменами, которые они наклоняли, проходя мимо императора; евреи поднесли ему Тору и хлеб; католическое духовенство в праздничном облачении выстроилось перед костелами. От Замковых ворот до дворца генерал-губернатора в три шеренги стояли солдаты виленского гарнизона, а по другую сторону улицы – студенты университета, гимназисты со своими учителями и прочие обыватели. Наконец, в самом дворце царя приветствовали гражданские власти и дворянство. Весь день гремела бравурная музыка, а вечером на берегах Вилии зажгли просмоленные бочки. На следующий день государь устроил завтрак для властей и знатнейшего дворянства, принял депутации от духовенства, университета, купечества, еврейской общины, всех обласкал и обворожил.

Вильна чем-то напомнила Александру Тверь, из которой его зять Георг Ольденбургский пытался сделать третью столицу империи. Красивые дворцы соседствовали с ветхими лачугами, к Ратуше лепились еврейские лавчонки; на немощеных улицах валялся всякий сор; коровы, свиньи, куры бродили по городу совершенно свободно, берега Вилии и Вилейки усеивали навозные кучи в человеческий рост. Зато окрестности были хороши, живописны и разнообразны: то сосны и песок, то плакучие березы и озера. Государь каждый день ездил куда-нибудь верхом вместе с дежурным генерал-адъютантом. Усадьба Верки, принадлежавшая графу Потоцкому, привела его в восторг: с высокой горы открывался прелестный вид на извив Вилии с нежно-зелеными кущами по обоим берегам, а трехэтажный дворец Закрет в сосновом бору Александр и вовсе пожелал купить для себя. В Закрете жил генерал Беннигсен, отправленный в отставку после Фридландского сражения. Государь повелел ему состоять при своей особе и ни словом не поминал недавнего прошлого.

Дни проходили в смотрах, поездках и увеселениях. Виленским гарнизоном, дефилировавшим на Погулянке, государь остался доволен, объявил командирам высочайшее благоволение с выплатой всем офицерам полугодовалого оклада, а нижним чинам пожаловал по рублю и фунту говядины. После смотра дворянство устроило бал в доме Паца, где квартировал цесаревич Константин. При появлении Александра грянула торжественная кантата; дальнюю стену бальной залы занимал большой транспарант, изображавший коленопреклоненного гения пред императором на троне, и с подписью в стихах, где царь уподоблялся милосердному Титу. Государь открыл бал, пройдясь полкруга в польском с супругой Беннигсена (урожденной Анджейкович), бывшей на сносях, и уехал прежде ужина. Чтобы смягчить разочарование, на другой день он пожаловал знатных польских девиц во фрейлины императрицы, а юношей – в камер-юнкеры.

Вилькомир, Шавли, Троки, Тельши, Плунгяны – разъезжая по городам, где стояли войска, государь поражал всех своей простотой и доступностью, соглашался посетить дома жмудских помещиков, беседовал со случайными встречными, раздавал награды и чины, любезно принял католического епископа – князя Гедройца… Корпус Витгенштейна в Жмуди его порадовал. Впрочем, сопровождавший царя Барклай влил в эту бочку меда ложку дегтя, заметив беспорядок в артиллерийской бригаде: лошади худы, обоз разбросан по дороге… А генерал-майору Тучкову 3-му он объявил строжайший выговор за опоздание со своим полком к месту сбора, из-за чего другим войскам пришлось его полтора часа дожидаться.