– Да, – тараканочка улыбнулась, на этот раз шире и искренней, – моя владетельница всю ночь готовилась. Повезло нам, её соседка по комнате почти никогда дома не ночует, можно заниматься, сколько угодно. Мы с ней всю ночь не спали – задачи разбирали, Михаил Потапович любит усложнять задания, в стандартные вопросы что-то от себя добавлять. Любит он своё дело, ох, как любит. И хочет, чтобы его ученики также к предмету относились. Оценивает по справедливости, хотя многие злятся, что валит всех подряд. Но он говорит – пусть у меня немного настоящих учеников, зато самые лучшие.

Говоря о преподавателе и учёбе О’Кари преобразилась. Исчезли отстранённость и холодность, засияли глаза, мелко задрожали усы. Грегори же понял, как минимум одно – оценки свои Карина зарабатывала честно, а Михаилом Потаповичем восхищалась исключительно, как учителем – что бы там С-Валка со З-Валкой ни говорили.

– И сына своего воспитал соответственно – он у нас в аспирантуре, – продолжала, между тем, О’Кари. – Жалеет только, что дочь по его стезе не пошла, она гуманитарием оказалась, представляете?

Грегори моргнул.

– Ну… Один преемник из двух – не так уж и плохо.

Тараканочка кивнула, и щёки её порозовели.

– У него и другие преемники есть, в каждой группе, хотя и не так много, как хотелось бы.

О’Кари продолжала щебетать про учёбу и науку, про то, как они с владетельницей мечтают о великих открытиях в будущем, и о том, что планируют поступать в аспирантуру, как сын Михаила Потаповича.

А Грегори слушал и думал, что такой молодой и красивой стоило бы и о личной жизни подумать, а не только об учебниках с конспектами. Почему бы на его владетеля внимание не обратить? Хороший же парень, вроде. Благородный – это уж точно. И по ней сохнет – Грегори аж самого озноб пробрал, пока рядом стоял с О’Кари. А она – и усом не ведёт. Не замечает ничего. Или не хочет замечать?

К таракану Михаила Потаповича Грегори тоже заглянул. Звали того очень скромно: Мудр, был он очень занят, бегал в помятом халате между пробирок и колбочек, на Грегори сходу рявкнул: «Попробуй только скажи, что в наше время наука никому не нужна!» Когда Грегори заверил, что ничего подобного говорить не собирался, слегка потеплел, но на разговор много времени не выделил.

Из отрывистых реплик, которыми его удостаивали между бормотаниями над булькающими химикатами и чёрканиями в блокноте, Грегори выяснил, что владетель сына, действительно, любит, дочку – тоже, хотя она и гуманитарий. А также считает детьми всех своих «настоящих учеников».

Грегори не стал дальше докучать Мудру и откланялся.

Тем более что собственный дом уже звал – тревожными звоночками.

За коллоквиум она получила пятёрку. Единственная в группе. А Дёмин – четвёрку. Остальные двойки и тройки. Карина вздохнула – опять Михаил Потапович расстроится, что почти никто из студентов не удосуживается предмет изучить. «И зачем только на химию шли, если не любят её и не понимают?» – как наяву услышала она сокрушённый голос преподавателя и замедлила ход, чтобы не услышать того же по-настоящему. Преподаватель шагал перед ней, их разделяла компания студентов и несколько ступенек. Карина медленно спустилась, подошла к зеркалу в маленьком холле, натянула белую вязаную шапочку и вышла на улицу.

Понятно, «зачем шли». Чтобы получить диплом о «вышке» – хоть какой-то. Потому что на химический факультет в Политех поступить проще, чем на «престижную специальность в престижный вуз». Всего этого она наслушалась от однокурсников, но Михаилу Потаповичу благоразумно молчала в ответ. Потому и избегала сейчас разговора с ним.

– Эй, ты! – послышался над ухом голос старосты.

Карина встрепенулась, посмотрела по сторонам: на кого это Валя орёт? Ой. На неё!

– Да, да, тихоня, к тебе обращаюсь!

Лицо Вали перекосилось от злости, в одной руке дымилась сигарета, за другую – старосту осторожно дёргала её подруга, Анюта. Валя отмахнулась.

– Хватит. Надоело мне молчать! Думаешь, ты лучше всех устроилась, да? А ты знаешь, что мне мамаша сказала? «Если не заработаешь в этом семестре стипендию, устраивайся на работу», – Валя скривилась и запищала, копируя маму. – Куда хочешь устраивайся. Хоть ночной уборщицей! И за общагу сама плати.

Карина смотрела непонимающе.

– А с нашим… с этим… – Валя с ненавистью махнула рукой на промокшую аллейку, которая вела к столовой и по которой только что ушёл Михаил Потапович, – никогда в жизни я стипендии не получу! Это невозможно выучить весь этот бред, что он задаёт! Он фанатик ненормальный!

Карина открыла рот, но сказать ничего не успела.

– А знаешь, что в прошлом году из-за этого козла двух студентов вообще отчислили? Ни в какую не хотел даже тройку поставить. Если меня отчислят, моя мать… я…

– Хочешь, я помогу тебе подтянуть учёбу? – с облегчением выдохнула Карина.

Ей показалось, что она нашла решение внезапной проблемы, но староста в ответ лишь рассмеялась – злобно и неприятно, будто ворона закаркала.

– Поможешь? И чему ты меня научишь? Как стариковский член мять?

– Что?! Да я…

– Да ты! Если уж сама так устроилась, могла бы сказать старику, чтобы до группы не докапывался. А ты, небось, наоборот… Чтоб самой лучшей быть! И вообще, не противно – со стариком-то? Ради оценок?

Карина вспыхнула. В ушах зашумело. Она хотела что-то ответить, но могла только жадно глотать холодный осенний воздух, которого, казалось, осталось совсем мало. Она едва видела, как Аня всё же оттащила от неё разгневанную старосту, мимоходом ловила на себе смущённые взгляды однокурсников, краем глаза заметила, что в стороне за мерзкой сценой наблюдал Геннадий Дёмин. Он и сейчас стоит, смотрит сочувственно, жалостливо даже. Но, почему-то, от его взгляда ещё тошнее.

Карина снова судорожно вздохнула.

И увидела, как среди парковых деревьев мелькнули волосы, цвета меди, растрёпанные на ветру.

Лариса! Никогда шапку не надевает, – влезла глупая мысль, и Карина с возмущением её отогнала. И, сдерживая слёзы, бросилась к подруге.

Когда они зашли в кофейню на Пушкинской, где гарантированно не встретишь однокурсников, Карина всё-таки позорно расплакалась.

– Я даже ответить ей ничего не смогла, – всхлипывала она. – Я не ожидала. Я не понимаю, почему… Она с такой ненавистью… Я же ей никогда… ничего… не… не…

– Ну, ты проснулась, подруга, – вытаращилась на неё Лариса. – Она же давным-давно о тебе сплетни распускает. Даже я, на другом факультете, и то в курсе.

– Ты умеешь утешить, – буркнула Карина.

– Эм. Я тебе не говорила… ну, чтобы не расстраивать, – Лариса смягчила тон. – Да и потом – думала, ты и сама знаешь.

– Но почему? Что я ей сделала?

– Она завистница и сплетница. Ей не нужно ничего делать. Достаточно оказаться лучше её.

– Ох, Ларка. А если они узнают?.. Я ведь сначала испугалась – думала, она о другом скажет. Ведь не поверят же теперь никогда…

– Успокойся. Не бери идиотку в голову. Пей латте, пока не остыл. И тортик скушай, – Лариса подвинула к ней тарелочку с кусочком ягодного торта и напустила на себя строгий вид. – Ешь – легче станет. Ещё не было случая, чтобы женщине не помогло сладкое!

Карина улыбнулась. А Лара добавила:

– Эх, будь мы в одной группе, я бы эту Вальку быстро бы заткнула. И не посмотрела бы, что староста.

И это верно. У себя на потоке Лариса была, что называется, в авторитете. И в школе подруга всегда за неё – «тихую заучку» – заступалась. Потом семья переехала в другой город, но Карина решила поступать в родном Харькове. Она вдруг задумалась – а не напрасно ли? Свой город, чужой… Есть ли у неё среди одногруппников друзья? Не те, что периодически обращаются за помощью в учёбе, а те, кто бы стал плечом к плечу, не дал бы в обиду? Как Лариса.

В окне мелькнул знакомый силуэт – кажется, Гена Дёмин. Прошёл мимо. Заметил ли их? Неважно.