Мы несемся, он послушал меня, по набережной в обратном направлении к ее дому. Она приходит в себя.

— Саня, прости меня, мне так жалко… я так хотела… быть у тебя.

— Что ты, Наталья, что ты…

Она наклоняется и с благодарностью целует меня в щеку, ее губы в слезах. Соленые.

— Наталья, я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Нет, родной, спасибо.

— Кто-нибудь может помочь?! Я все сделаю… — не могу говорить громких слов.

— Сейчас нет, я должна сначала все узнать.

Мы подъезжаем к ее дому, прямо к подъезду, не таясь. Она порывисто наклоняется, я сижу, забившись в угол, меня знобит оттого, что дочь ее больна.

Она шепчет:

— Спасибо тебе, солнышко мое, за все. Не звони, я приеду сама. — Она целует меня. Я не успеваю понять, и подъездная дверь скрывает ее. Мне кажется, навсегда. Она впервые уходила от меня, находясь уже там, я первый раз почувствовал ее в другом мире, в том ее, не моем, без меня.

— Куда?

— Что? — не понимаю я.

— Так и будем стоять?

— Гостиница «Москва».

— Папа, — я влетаю с порога, — у нее дочь больна, помоги. Я тебя умоляю, я кончу три института!

— Чем? Я надеюсь, не урологией.

— Я не знаю, я прошу тебя.

— Но чем она больна? Где она?

— В Югославии.

— Как же я могу помочь?

— Все равно как, полети туда. Я верю в тебя.

Он сажает меня на диван и обнимает. На меня нападает какое-то отупение. Ее дочь больна, она не моя, я теряю ее… Я сижу долго без движения.

— Папа, позвони ей, я не могу…

— Что сказать?

— Только узнай, жива ли дочь ее, здорова.

— Что сказать, кто я?

— Что ты доктор, она все поймет.

Он набирает номер телефона, дрожь начинает колотить меня как припадочного.

— Будьте добры Наташу.

Минута молчания. Я люблю сейчас своего отца больше, чем когда-либо.

— Добрый вечер, Наташа. Мне сказали назвать себя «доктор», и вам будет все понятно. Но я Сашин папа. Пожалуйста, это само собой разумеющееся. Как чувствует себя ваша дочь? В чем причина ее заболевания? …Это неприятно, но не так страшно, не расстраивайте очень себя. …Да, думаю, не больше месяца. …Хорошо, я ему передам. Было приятно с вами познакомиться, хотя и заочно, надеюсь когда-нибудь увидеться воочию. …Вам также спасибо, спокойной ночи.

Трубка повесилась.

— Что, папа?! — вскочил я.

— У нее простудное заболевание, бронхит, но все уже сделано. Лечение займет месяц, потом ее привезут сюда, здесь климат мягче и солнце уже будет в мае. Она просила передать тебе, чтобы ты ни о чем не беспокоился, поблагодарила меня за звонок и волнения.

— Папка, спасибо, — я прильнул к его всегда бритой щеке.

— У нее очень милый голос, наверно, хорошая девушка.

Я было раскрыл рот, чтобы объяснить, что она больше, чем хорошая, больше, чем все и всякие определения, но сказать не мог ничего, разве это можно объяснить!

— Ладно, не рассказывай. По твоему лицу все понятно.

Я кивнул.

— Сынок! Уезжаю я завтра. Пойдешь проводить отца?

— Конечно.

— Надеюсь, будешь учиться, вести себя хорошо и не огорчать меня. И старшему лоботрясу тоже скажи: пора человеком становиться.

Каждому свое. Поистине!

Мы прощаемся на вокзале, мне очень грустно. Я остаюсь один, это страшная вещь — одиночество. Мы целуемся. Папа стоит на подножке вагона. Всё трогается, поезд увлекает за собой состав, даже они вместе, только я один…

— Саша, — говорит папа против хода движения, — девушке своей привет передай, скажи, что в следующий мой приезд увидимся, и пускай заставляет тебя заниматься, если она хорошая.

— Хорошо, папа.

Я отстаю от вагона. Поезд, почти лизнув боком светофор, скрывается.

— Откуда он ее знает? — спрашивает Боря.

— Вчера по телефону познакомился.

Тот удивленно смотрит на меня, ничего не понимая.

Потекли дни без лика, без времени. Я понимал, что что-то я должен делать. Она не может видеть меня, но она и не может не видеть меня (или я тешил себя). Она мечется, мучится, страдает. Скоро привезут ее дочь, вот-вот у нее государственные экзамены и выпуск из института. Ее обвиняют, подозревают, дергают, проверяют, не веря. Я всю свою жизнь был эгоистом, всегда для себя и так, как хотел я. Один раз я должен поступить по-другому. Но — я не могу жить в Москве, в одном городе с ней и не звонить ей, не видеть ее, ходить по одним улицам, станциям метро. Это свыше моих сил. Она никогда мне не скажет «нет», это я знаю, и будет мучиться, разрывать себя на части, скрывая все от меня. Я должен сделать все. Это.

Я должен уехать из этого города. К черту на кулички. Далеко, чтобы не было даже телефона, иначе я сорвусь, не выдержу. На Север, вдруг неожиданно решаю я, там я смогу заработать, прожить сам и доказать, что я могу существовать. Возможно, заработав много, я вернусь, и тогда…

Через еще два дня я позвонил ей в девять утра, как обычно. Зная, что это последний раз, я звонил навсегда.

— Доброе утро, Наталья.

— Здравствуй, Санечка. Я каждое утро ждала твоего звонка, прости меня, я никак не могла приехать.

У меня начало катиться к горлу что-то, оно сжалось.

— Как твоя дочь, как Аннушка?

— У нее почти все нормально, выздоравливает и хочет увидеть меня.

— Я рад…

— Что случилось, Санечка? Я никогда не слышала у тебя такого голоса.

— Наталья… Наталья… я уезжаю, очень далеко, на Север…

Молчание было глухое, тишина царила в трубке. Я думал, я надеялся, что она что-то скажет, но она ничего не сказала.

— Пойми меня, Наталья…

— Я понимаю, Саня, я все понимаю… и боготворю тебя.

Слезы, непрошеные и сильные, диким потоком хлынули из меня.

Я прижал трубку к труди и крепко зажал ее сверху.

Через несколько минут я успокоился, просто заставил себя: я знал, она ждала.

Прислонил трубку к уху.

— Да, извини меня, тут трубка… упала.

— Мы не увидимся больше?..

— Я уезжаю завтра. Так лучше, чем скорее, тем лучше. Иначе я не выдержу… Я не хочу, чтобы ты мучилась. Скажи мне что-нибудь, Наталья, на прощанье… пожелай.

— До свидания, Санечка…

— Прощай… Наталья.

Я почти уронил трубку на рычаг, и слезы хлынули из меня с новой силой.

Только теперь я понял: что́ я терял… навсегда.

Больше никогда я не услышу ее голос. Больше никогда я не увижу ее глаз.

Не помня как, я дошел домой, вошел в комнату и, упав на кровать, затрясся.

Я бросаю необходимые ненужные вещи в сумку, похожую на чемодан. Кладу перчатки, которые она все-таки подарила мне тогда, но я не одел их ни разу, потому что память, это — реликвия.

Уже семь часов вечера, я пролежал в забытьи целый день. Как будто ничего не соображая. Как сумасшедший. С-ума-сошедший.

Я сижу за столом, и губы только шепчут: Наталья, моя Наталья, моя Наталья. Чтобы действительно не сойти с ума, я включаю музыку. И как будто нечаянно попадаю на эту песню: «Close your eyes and I kiss you, tomorrow I’ll miss you…»

Песня кончается, — все кончается. Как жаль, что нет ничего, что не кончается.

Никогда, ну больше никогда, не увижу я тебя, моя любовь, Наталья.

Я закрываю свои глаза, представляю ее поцелуй, я знаю, завтра мы не будем вместе.

Октябрь, 1973.

Москва.

Ноябрь, 1978.

Детройт.

Декабрь, 1990.

Нью-Йорк. Шорт-Хиллс.

Об авторе

Александр МИНЧИН родился в Москве в 1958 году в семье профессора-уролога. После несбывшегося желания стать актером заканчивает филологический факультет московского института. Первые рассказы «Леночка», «Виноградные дни», «И был вечер и была ночь…» не опубликованы.