Весь день я слоняюсь из угла в угол в ожидании. Темнеет, судя по времени и щелям, но ее нет. Затихли шаги в коридоре, уже ходящие после ужина. Она не приехала. Ничего страшного, завтра в девять утра, когда я проснусь, она будет здесь. Я знаю, она будет.

Второй день, как близнец, похож на первый. Уже три часа дня, а ее нет. Значит, не будет. Попросту это конец, и какой же я дурной, маленький, если сразу этого не понял. Ей неудобно было сказать, просто она щадила меня. Ну что ж, и на этом спасибо. Как быстро, все кончилось, но почему? Теперь ее нет и, наверно, не будет никогда. Но мне не нужна эта жизнь без нее. Она пуста и бессмысленна. Я иду и умываю лицо холодной водой. Возвращаюсь, дверь, по-моему, не захлопывается, да теперь это и неважно.

Я лезу в папку, лежащую забыто в шкафу, и достаю его. Правая рука не дрожит. Она крепко сжимает хирургически блестящий скальпель. Я с силой прижимаю острое лезвие к едва синеющим пульсикам на кисти левой руки…

Это конец, облегченно думаю я. Потом вжимаю скальпель глубже и перерезаю все внутри. Иду спокойно и ложусь на кровать. Внутри как-то легко и даже возвышенно. Будто освободился от тяжелого груза, не нужно будет ждать… Но что так режет, невыносимо режет. Ах, это лампа на столе. Я щелкаю выключателем.

(Дальше я уже не помню ничего, я кончался. Я был счастлив — ведь это же из-за нее.)

Первое, что я смутно различаю, — склоненное лицо брата надо мной, вроде оно озабоченно, но такого быть не может, или это не мой брат.

Пальцами он пытается поднять (или задрать) мое веко.

— Борь, оставь в покое мое веко, — говорю я. — Я еще не покойник.

— Очнулся, наконец-таки. А я уж думал, мы тебя с того света не вытащим.

— Какая трогательная дума.

— Подожди, — говорит он зло, — очухаешься, я тебе устрою.

Сзади я вдруг различаю кого-то в белом халате.

— Кто это?

— Медсестра.

— Сам не справился, что ли? — хочу пошутить я.

— Чем? Ни бинтов, ни жгута, шприца — ничего. Из тебя уж и бить перестало, когда я вошел. Посмотри на простыни.

Простыня вся багровая. Я сворачиваю голову набок: левая рука наглухо перевязана. Пытаюсь приподнять…

— Опусти и скажи спасибо.

— Спасибо, — говорю я. — Девушка хоть интересная?

— Какая? — не понимает он.

— Которая за тобой стоит.

Он отодвигается, она улыбается мне, как пациенту.

— Я вижу, что все в порядке и мы тут не нужны.

Из-за стола поднимается еще кто-то в белом халате, но на расстоянии я не различаю лица. И обращается к моему брату:

— Ну, что, доктор, будем делать, в больницу его везти надо, в спецотделение… Или вам доверить?

— Да я уж послежу. Там ведь скоро не выпускают. У него это случайно вышло. Он мальчик впечатлительный. Мнительный, перемнил чего-нибудь.

— Хорошо, коллега, договорились. Запишу: случайный порез руки. Мы ведь тоже подотчетны.

— Большое спасибо.

Они уходят. Б. садится на кровать рядом со мной.

— Зачем ты, кретин, это сделал?

Я молчу. Он наклоняется и целует мою щеку, и так застывает, и вдруг, неожиданно, что-то теплое капнуло мне на щеку. Я не ожидал этого от него. Мне очень неудобно, мне стыдно.

— Б., ну не надо, я больше никогда так не буду, обещаю тебе.

Он отклоняется и уже голосом, пришедшим в себя, говорит:

— Я тебе, безмозглый, все мозги выбью, если ты только задумаешься над этим.

— Как это можно выбить мозги из безмозглого, Б.?

Он невольно улыбается.

— И что за такой ненормальный уродился, я не понимаю.

— Причем, как ни странно, Б., один нас породил.

Он смеется.

Я медленно засыпаю. Ночью мне тесно спать, мне жарко, у меня температура. Кто-то лежит рядом со мной, мне кажется, что Наталья, она, наконец, пришла. Я забываюсь снова и просыпаюсь от ладони на лбу.

— Ты весь горишь, Саша, — говорит он.

— Не переживай, тебе кажется.

— Я пришлю медсестру из нашей поликлиники, чтобы она тебе сделала уколы, очень высокая температура, — он выдергивает градусник у меня из-под мышки, мне и правда жарко, — а в районную поликлинику я звонить не могу: начнут выяснять, что случилось, и отправят тебя в психушку.

Он смотрит на градусник и ничего мне не говорит.

— Хочешь в психушку?

— Нет, Б., не надо, я буду хороший!

— То-то же, — он улыбается, — еще раз только прикоснись к своим корявым венам чем-нибудь, и я тебя туда отправлю в один момент. А оттуда скоро не выходят: посидишь там, ума наберешься.

— Где, в психушке? В психушке — ума набраться? — Интересно…

— Да. Раз своего мало.

— А кто со мной ночью спал?

— Я.

— Чего это?

— Оставлять одного не хотел.

— Прямо медсанбатка Маша спасает раненого командира.

— Поостри-поостри, так я сейчас тебе сделаю физическое внушение о том, что такое хорошо и что такое плохо, если тебя отец этому еще не научил.

— С ума сойти, как я боюсь, Б. …

— Ну ладно, Санчик, мне пора идти, — он пытливо смотрит на меня и молчит.

И я молчу.

— Мне пора идти, я сказал…

— Ладно, Б., иди. Я никогда ничего не делаю дважды, — не повторяю и не исправляю.

— Попробуй только попробовать по второму разу, я из твоей конопатой головы все конопушки вышибу. А то такие шизики, как ты, вечно, когда не получилось первый раз, пытаются во второй…

— Подсказываешь, что ли?

— Идиот!

Он наклоняется и гладит мою щеку. Потом смеется.

— Ты что, Борь?

— Спать с тобой приятно. Лучше женщины. Греешь, как печка. А ночи холодные еще.

— А, — я усмехаюсь, — ну, заходи еще, согрею, правда, груди нет прижать…

И тут я вспоминаю…

— Ну, что ты остановился, шизик, чего в глазах помутилось, опять вспомнил что-то? Я чувствую, мне тебе сейчас надо дать по уху, а не потом, чтобы, когда я вернулся, застал тебя живым.

— Все в порядке, Б. Мне показалось. Приятной работы.

Он раздвигает губы в улыбке:

— Лучшего пожелать не мог?!

— Не-а.

— Тебе свет потушить?

— Пожалуйста. Я очень хочу спать… в темноте.

Он не слышит последнего слова, тушит свет и выходит. Я прикасаюсь к бинту в темноте. Где эта завязка? Туго забинтовано, надо ее сорвать. Хотя я обещал ему. А, все равно. И, обхватив бинт рукой, будто обняв его, я засыпаю.

Меня кто-то трясет за плечо. Это Наталья, думаю я. Женские духи.

— Добрый день, я приехала вам сделать укол, ваш брат дал мне ключ, чтобы не поднимать вас с постели.

Вот у кого мой ключ теперь.

Она стоит склонившись, касаясь моего плеча.

— У него все такие милые медсестры?

Она вспыхивает.

— Не знаю.

— Вам этого никто не говорил?

— Давайте поворачиваться, у меня все готово.

— Куда? — спрашиваю я.

— На живот, пожалуйста.

— Что вы? — восклицаю я ошеломленно. — Вы такая симпатичная, а я к вам буду этим местом поворачиваться.

— Я же медсестра, а вы больной.

— Я здоровый, — мне жутко нравится, она все всерьез принимает.

— Хорошо, вы здоровый, но вы пациент, и я к вам так отношусь, как к пациенту.

— Тогда тем более ничего не получится.

— Почему? — она удивлена.

— Я думал, вы ко мне по-другому относитесь… — говорю я страшно многозначительно.

— Хорошо, я к вам по-другому отношусь.

— Как вы это докажете? Я должен убедиться.

— Не знаю, — она всерьез на секунду задумывается, и стройный носик ее слегка морщится. — Ну я вам…

— Вы меня поцелуете, — говорю я.

— Как?!.. — она вспыхивает словно зарница.

— Очень просто. Иначе ничего не получится. Мама меня всегда целовала после укола. В компенсацию.

Она хватается, как за спасительный остров:

— И я — только после.

— Но вы же не мама, — резонно замечаю я.

— Правда, — искренне соглашается она.

Ну прелесть, какая девочка.

— Итак, — говорю я.

— Я не могу.

— Тогда я засыпаю, — я делаю вид, что поворачиваюсь на бок, к стене лицом.

— Не надо, пожалуйста…