Люк заставил себя отсидеть тихо целых два часа.
Когда снова прозвенел звонок, вся толпа направилась по коридору в огромную столовую. Люк не ел с самого завтрака: дома были мамины постные булочки и в качестве чудесного прощального угощения свежие яйца. Он вспоминал, как мать с гордостью поставила перед ним тарелку.
– С фабрики? – спросил он.
Обычно для простых людей куриные яйца были недоступной роскошью, но мать работала на птицефабрике, и если начальство бывало в хорошем настроении, ей доставались дополнительные продукты.
Мать кивнула.
– Обещала в обмен отработать сверхурочно сорок часов. Бесплатно.
– За два яйца для меня? – ахнул Люк.
– Это выгодная сделка, – взглянув на него, ответила она.
От воспоминания о завтраке в горле встал комок размером с яйцо. Есть не хотелось.
Однако сел, как все остальные. Вдруг к нему подошёл какой-то мальчишка и на него уставился.
– Только выпускники, – заявил он.
– Что? – не понял Люк.
– Этот столик только для выпускников, – пояснил мальчик таким же насмешливым голосом, каким говорил Марк, когда Люк тупил.
– Ясно, – сказал Люк.
– Ты что, мужлан? – спросил другой мальчик.
Люк не знал, что на это ответить. Он поспешно вскочил, подошёл к другому столу и сел.
– Только для одиннадцатого класса, – сообщил мальчик за тем столом.
Люк попытался проглотить комок в горле, но тот, казалось, стал ещё больше.
Он переходил от стола к столу, даже не пытаясь сесть. За каждым кто-нибудь недовольным голосом сообщал: «только десятый класс», или «только девятый класс», или «только восьмой»… Люк не знал, к какому классу относится, и продолжал ходить.
В конце концов он нашёл пустой стол и сел.
Перед ним поставили миску с какими-то листьями и проросшими соевыми бобами. Вот тебе и еда. Другие мальчики принялись есть, тогда и он попробовал. Листья были холодные, горьковатые и застревали в горле.
Люк вспомнил о картофельных чипсах. Никому не разрешалось есть так называемую нездоровую пищу из-за недостатка продуктов питания, который и привёл к закону о народонаселении. Однако Джен угощала его чипсами, когда он тайно, рискуя, пришёл к ней домой. Он до сих пор помнил их солёный вкус, ощущал хруст во рту, слышал голос Джен, когда возразил, что чипсы запрещены: «Да, ну так и мы тоже вне закона, что ж теперь лишать себя мелких радостей жизни?»
Джен. Если бы она была здесь, то не смирилась бы с горьковатыми листьями и безвкусными проросшими соевыми бобами на ужин. Выступила бы и потребовала настоящую еду. И села бы за любой стол, какой хотела.
Она нашла бы самого главного здесь – директора (?) – и потребовала бы: «Почему мне никто не объясняет, в какой класс идти? Что такое штрафные? И вообще каковы правила? Вы плохо управляете школой!»
А Ролли просто бы заехала кулаком в глаз.
Но Джен здесь не было. Джен умерла.
Люк ниже склонился над миской. Он перестал притворяться, что жуёт и глотает.
После ужина все столпились в другой просторной аудитории. Перед ними стоял человек и говорил о прекрасном правительстве, о его мудрых вождях, спасающих народ от голода.
«Ложь», – подумал Люк и поразился, что вообще об этом думает.
Наконец прозвенел ещё один звонок, и другие мальчики разбежались. Люк нерешительно бродил туда-сюда по незнакомым коридорам.
– Марш в комнату, через десять минут погасят свет, – предупредил его какой-то человек.
Люк так стремился попасть в свою комнату, что неожиданно обрёл голос.
– Я… я новенький. Где моя комната, не знаю.
– Ну так выясните.
– Как? – спросил Люк.
Человек вздохнул и закатил глаза.
– Как вас зовут? – медленно спросил он, будто Люк такой глупый, что не поймёт вопроса.
– Л… – Люк почему-то не смог заставить себя назваться фальшивым именем. – Номер комнаты я знаю. Сто пятьдесят шестая. Только вот не помню, где она.
– Так бы сразу и сказали, – пробурчал человек. – Вверх по лестнице и за угол.
Несмотря на чёткие инструкции, Люк свернул и не сразу нашёл нужную комнату. Когда он наконец увидел табличку с номером 156, ноги его дрожали от усталости и покрылись мозолями от тесных туфель. Дома он привык ходить босиком. Привык целыми днями сидеть в комнате, а не скакать вверх-вниз по лестнице и лабиринтам коридоров.
Он вошёл в спальню и сразу направился к кровати. Теперь она была укрыта покрывалом, как и остальные. Ему хотелось упасть на неё, заснуть и забыть обо всём, что произошло днём.
– А разрешение спросил? – гаркнул кто-то.
Люк оглянулся. Он так устал, что даже не заметил семерых мальчишек, сидящих кружком на полу и играющих в карты.
– Ра… разрешение? – переспросил он.
Один из мальчишек – похоже, тот, кто говорил, – откинул голову и захохотал. Долговязый и тощий, он был явно старше Люка. Может, как его пятнадцатилетний брат Мэтью. Но Мэтью Люк знал как свои пять пальцев, а выражение лица этого мальчишки оставалось загадкой: странный взгляд тёмных глаз на необычном лице. Что-то в нём напоминало Люку картинки в книжках о шакалах.
– Гля, пацаны! – сказал мальчишка. – Нам робота-попугая прислали! Ну прям как живой, во дела! Только заикается малость. Ну-ка повтори: «Я экснет, зря небо копчу, бывший лишний, никудышный. Мужлан неотёсанный».
Большинство мальчишек тоже смеялось, но тихонько, словно они боялись пропустить ответ Люка.
Люк заколебался. Эти слова он слышал раньше: Ролли назвал его экснетом и лишним, а в столовой другой мальчик обозвал мужланом. Может, это слова из иностранного языка, на котором говорил тот полный, невысокий учитель. Люк понятия не имел, что они означают, однако мог отличить, что ничего хорошего. Благодаря Мэтью и Марку он легко распознавал подвох.
Люк покачал головой.
Мальчишка-шакал театрально вздохнул.
– Уже скис, – разочарованно протянул он.
Он встал и пихнул Люка кулаком в бок, как отец, бывало, стучал по мотору вышедшего из строя трактора или грузовика: «Да. В наши дни даже приличной развалюхи не найти».
Люк вырвался и шагнул к кровати.
Мальчишка-шакал снова рассмеялся.
– Э-э, нет, не спеши. Разрешение, помнишь? Скажи: «О повелитель, я твой покорный раб, буду служить тебе верой и правдой до последнего вздоха. Не стану ни есть, ни спать, ни дышать, пока не прикажешь».
Мальчишка встал между Люком и кроватью. Другие угрожающе вытянули шеи. «Стая шакалов», – подумал Люк.
Шакалы – коварные противные животные. Люк о них читал. Иногда они раздирают добычу на части.
«На самом деле они не шакалы, а мальчишки», – напомнил себе он. Но он слишком устал, чтобы бороться.
– Я твой раб, – пробормотал он. – Д-дальше не помню.
– И что же всегда присылают такое дурачьё? – спросил мальчишка-шакал и свысока посмотрел на Люка. – Небось и имени своего не помнишь.
– Л-ли, – прошептал Люк, потупив глаза.
– Ли, повторяй за мной: «Я…»
– Я…
– «Твой…»
– Твой…
Мальчишка-шакал скормил ему каждое слово, и Люк, презирая себя, их повторил. Потом тот заставил Люка достать локтем нос, скосить глаза, встать на одну ногу и пять раз повторить: «Я самый презренный из презренных. Плюйте в меня».
Посредине испытания свет мигнул и погас, но шакалюга не унимался. Наконец он зевнул. В темноте Люк услышал, как хрустнула челюсть.
– Новичок, что-то ты меня утомил. Избавь меня от своего присутствия.
– Что? – спросил Люк.
– Иди спать!
Люк смиренно нырнул под одеяло. Он даже не раздевался и не разувался… не осмелился встать и снять обувь и одежду. Непривычные брюки собрались и смялись на поясе, и он молча их разгладил. Он прикоснулся к карману и вспомнил: прочитать записку отца Джен так и не удалось.
«Завтра», – подумал Люк. И перед ним вновь забрезжила надежда. Завтра он прочитает записку и тогда узнает, как выяснить, на какие уроки идти, как вести себя с такими, как Ролли и соседи по комнате, как выжить. Но нет, не просто выжить. Он вспомнил о своих мечтах, когда уходил из дома. Неужели это было сегодня утром? А казалось, что прошла целая вечность. Он мечтал о том, что изменит мир, найдёт способ помочь другим третьим детям, которым приходится прятаться. Конечно, Люк не ожидал, что записка отца Джен подскажет ответы на все вопросы, но хотя бы направит его и покажет, что можно сделать.