Анастасия взяла Михаила за руку, они стали медленно двигаться к выходу. Власов обратил внимание на плакат. На нём блёклые инженеры проектировали ракеты на фоне мнимого авангардного советского благополучия.

ЖЕЛЕЗНОЙ РУКОЙ ВОЗВОДИМ ОРУДИЯ МИРА

– А что плохого в твоей жизни, Настя? С твоими возможностями грех жаловаться. Вообще лучше бы перенесла нас на острова Сент-Китс и Невис. Там хотя бы море есть.

Она промолчала. Они вошли в тоскливое осеннее пространство промышленного постапокалиптического совка и направились в сторону лесного массива. На фоне умирающей осенней природы и заводской архитектуры Настя была особенно красива. На ней было серое пальто, джинсы и сапоги на каблуках. Её лицо было бледным и грустным, светлые волосы были заплетены в косу.

– Почему? – она рассмеялась. – В итоге я осталась с тобой. Из всех людей, с которыми я познакомилась за свою новую жизнь я осталась с самым бесчувственным из всех.

– Я знал людей и похуже. Если ты хочешь, могу познакомить тебя с каким-нибудь элитным сынком. У нас тут будет фуршет на даче у главного. Всё хотел найти повод пригласить тебя туда.

– Ты не хочешь меня понять, – она глубоко вздохнула. – Вот у тебя есть мечта? Хоть совсем маленькая.

– Свалить отсюда на всё те же острова в карибском море. Предварительно легализовав все свои финансы. Купить себе дом на берегу моря, провести интернет и целыми днями пить ром, курить марихуану и тусоваться на пляже в окружении мулаток.

– Я всегда хотела умереть в Париже, – она задумалась. – В последнее время я всё больше думаю о своей прошлой жизни. После смерти Сталина Союз стал тихо открываться миру. Сначала были фестивали молодежи. Потом мы начали дружить с Францией. Европейцы для нас были людьми с другой планеты. Даже когда поначалу нам подсовывали переодетых венгров. Ты не представляешь, как мы удивлялись, какой это был восторг для нашего любопытства!

– Это всё описано у классиков советской действительности. Я вообще не очень люблю Францию. Париж ассоциируется у меня не с самыми приятными воспоминаниями.

– Для меня Франция была сказочной страной, где не было ужасного советского быта, а его место занимали мои девичьи представления о красоте. Помню, как на неделях французской культуры в СССР я увидела парижанку. Я специально пошла в начальники, чтобы иметь возможность получить эту путёвку. Она была актрисой и приехала в Союз с театром. Тогда я впервые видела женщину, Миша. До этого я видела только одиноких стареющих баб из своего цеха. Как же я была поражена тем, с какой эстетикой вела себя та девушка. Я ходила за ней где-то час, стараясь скопировать весь её облик вплоть до курения. Она курила тонкие сигареты. Представь, как после этого я пробовала курить наши папиросы.

– Или Приму без фильтра, – он улыбнулся. – А как рабочий класс с завода реагировал на такое явное низкопоклонничество перед Западом и деструктивное поведения? Представляю, как тебя пороли на собрании парткома.

– Даже не начинай. Ты застал деградацию Союза, но я видела его расцвет. И я не могу назвать своё советское прошлое постыдным и отказаться от него. Советская власть не смогла убить душу народа. Мы тогда жили гораздо дружней и как-то правильней, чем сейчас. У нас была мечта. После двадцатого съезда государство поворачивалось к человеку, мне казалось, что государство понимало необходимость искупления грехов перед народом. К тому же мы все знали, что завтра будем жить лучше, чем сегодня. Особенно когда люди стали возвращаться из лагерей и отменили продуктовые карточки.

По пути Власов то и дело натыкался на пустые бутылки из-под пива и водки, пустые консервные банки и даже заметил груду металлолома, которая была заботливо сложена мужичками из окрестных деревень. Они достигли ограждения, и как это обычно бывает, быстро нашли дыру в ограждении заботливо проделанную всё теми же мужичками. После чего они вышли на дорожку ведущий в лес.

– Вот только не надо приукрашивать действительность, – начал Власов. – Хрущев делал всё, чтобы перекинуть ответственность за репрессии с партии на Сталина, хотя у них там у всех руки были по локоть в крови. И народец надо было как-то подмазать, а то он начинал возмущаться, восстания там всякие поднимать в лагерях. Карточки. Карточки были следствием прекрасной советской экономики. Вообще, Настя, чем дольше я живу в этой стране, тем всё отчетливей понимаю, что Россия это такой филиал ада. Чистилище. Ещё не ад, но и не нормальная земля. Остров невезения. И ничего хорошего в этой стране никогда не было. Только глупость, серость, невежество, гордость и смерть.

Анастасия остановилась у мощного дуба с толстой корой и взглянула на серое небо. Темнело. На секунду Власову показалось, что за ними что-то следило.

– Это не правда, – с надрывом сказала она. – Если бы у нас всё получилось, мы бы вернулись к моменту до большевистской власти. Тогда мы бы построили нормальное государство.

– И мы вернулись к этому моменту в девяносто первом году. И что? Пару лет пробовали строить демократию, ничего не получилось, плюнули и вернулись к понятному советскому образу жизни. И я не думаю, что царская Россия была какой-то волшебной страной. Это была точно такая же рабская помойка, как и Союз.

– Прямо сейчас мы опять потеряли исторический шанс, – тихо сказала она. – Очевидно, наша несчастная страна обречена, мы продолжаем наступать на одни и те же грабли истории. Как думаешь, Миша, сможем ли мы хоть когда-нибудь выбраться из этого порочного круга, мрачного колеса русской истории?

– Не знаю. Если что-то и выберется из-под колеса, то это уже будет совсем другая страна. А если подумать, то наш человек не видит ничего постыдного в злой русской действительности. Развал СССР он воспринимает как большее унижение, чем ГУЛАГ. Скотская совковая жизнь мила народу больше всякой свободы. А почему? Потому что мы не хотим отвечать за себя, не хотим жить своей жизнью, в нас совсем нет воли. Поэтому мы передаем ответственность за себя государству. Ирония сегодняшнего положения дел в России заключается в том, что государство настолько прогнило и пребывает в таком бардаке, что не сможет принять эту ответственность. Кнут и оковы спиздили. Я заявляю это как человек, который видел эту систему изнутри.

На ветку дуба сел ворон, потом ещё один, ещё и ещё. Птицы начали стремительно занимать дерево. Власов наблюдал за этим с неприкрытым страхом. Вдруг они все разом закаркали. Власов впал в ступор.

– Это просто птицы, пойдем, – Анастасия взяла его под руку.

– Похоже на сцену из второсортного ужастика.

– Вот что, Миша. Мы не такие. Всю свою историю русский человек борется с тираническими тенденциями государства. И если он освобождает для себя хоть немного пространства для личной свободы, то страна переживает духовный расцвет. Так было с нами в шестидесятых и будет с теми, кто доживет до окончания сегодняшней диктатуры.

– Ох, Настя, ты слишком оптимистично смотришь на мир. У русского народа совсем не осталось воли к жизни. Со времён Ивана Грозного русское государство питалось жизненной силой народа, и теперь её запасы подошли к концу. Вообще история циклична. Князь Владимир собирал земли Руси, чтобы другой Владимир их проебал к две тысячи семнадцатому году.

Они вышли к поляне с заросшим мхом пнём. Настя обрадовалась, обошла пень, после чего села на него. Власов осматривал траву пока не нашел в ней спрятавшийся красный мухомор.

– Хочешь куснуть? – Власов предложил мухомор Насте.

– Прекрати. Ну что ты как маленький.

Власов снова почувствовал присутствие чего-то постороннего.

– Тебе это покажется смешным, но я считаю, что Россия не погибнет и в этом случае. Наша культура не даст нам умереть, даже если погибнет государство. Знаешь, иногда я представляю себе, как бы разворачивались события нашей истории, если бы в нас было больше европейского.

– Да. Для полного счастья осталось заменить русских немцами.