"Господи! - подумала я уже на бегу. - Как же мне с ним играть сейчас?! Он же дотрагиваться до меня будет!.." И от одной этой мысли меня передернуло. И я вся подобралась: меня предают во второй уже раз, а мне все хочется ответить на вечный женский вопрос, классически сформулированный: "Мой милый, что тебе я сделала?!" "Да ничего особенного, - подумала я сейчас, - просто создала лишнюю проблему. А нынешние мужчины предпочитают женщин, вроде Верки, - и красивых, и не имеющих проблем с совестью!.."

Какая-то слепая, взрывной силы обида подхватила меня. О муже, достойном доверия, размечталась!.. Никого еще я не хотела увидеть мертвым, но теперь именно это желание - чтобы Феникс исчез с лица Земли навсегда! кипело во мне... И сквозь это кипение я почувствовала вдруг, как сильно болит затылок. Эта боль и отвлекла меня и приглушила мою ненависть.

Выходя из автобуса, я приостановилась возле зеркальной витрины роскошного магазина и увидела там свое отражение, лицо свое, перечеркнутое злобой и от этого ставшее уже не моим лицом, и - опомнилась... Гнев и злость постепенно сменились во мне иронией, а отвратительные и позорные мысли сложились во фразу, которая окончательно меня отрезвила и даже заставила усмехнуться:

"Ее роман благополучно завершился смертью любовника!.."

Пожалуй, я уже была готова к встрече с Левой, я уже - хотя бы в общих чертах - понимала, как буду вести себя с ним... Тот самый "другизм", который я осознала вроде бы так недавно, уже понадобился. И если именно об этой - осознанной жизненной силе - говорил мой Старик, обещая благотворное действие удара по затылку - спасибо моему Алмазному Благодетелю!..

"Разве может человек без подзатыльника понять, что на свете существует чувство собственного достоинства?!"

Эта мысль прозвучала во мне с несомненной горечью - и тут же недовольно откликнулся камень. "Тебя не спросили!" - прикрикнула я, и он замолчал.

Когда мы с Анастасией Ивановной встретились в вестибюле, я могла уже успешно скрывать свое настроение. Анастасия Ивановна пришла с маленькой девочкой, чем-то отдаленно на нее похожей.

- Моя внучка, Мариночка. Дома мы называем ее Машей.

- Значит, тезки, - улыбнулась я.

- Бабушка Настя сказала, что вы будете Снегурочкой, да? - спросила меня девочка.

- Да, - подтвердила я.

- Это хорошо, - твердо сказала она в ответ.

- Чем же? - мне стало интересно.

- А вот у нас в садике есть девочка, у которой мама играет Бабу-Ягу, так она плакала...

- Баба-Яга?.. Плакала?..

- Нет, Кира, конечно.

- Ну, и зря она плакала. Можешь ей сказать, что на роль Бабы-Яги только самых-самых хороших артисток берут. А тех, что похуже, - тех на роль Снегурочек.

Марина недоверчиво на меня посмотрела: видно было, что мне она не поверила, но сомнение все-таки возникло...

Я торопилась за кулисы, поэтому разговора с Анастасией Ивановной не получилось. Я радовалась этому: ныть и жаловаться не хотелось.

За кулисами меня ждал сюрприз. Перед зеркалом приклеивал брови Деда Мороза наш когдатошний студент. Левы в гримерной не было. Юрка испытующе смотрел на меня.

- Удивлена? - с намеком на вопросительную интонацию спросил он.

- Скорее потрясена, - ответила я правду, и жгучий румянец стыда обжег меня изнутри. Однако щеки вопреки этому стали только чуть-чуть бледнее.

- Снова командировка, ёш твою!.. И снова тебя не предупредил?! И это любовь?! - вопросил Юра, как всегда ерничая.

- Да, кстати, - сказала Валентина, вклиниваясь в разговор, - ты с кем в вестибюле стояла? Неужели это Анастасия Ивановна?..

- Она самая, - ответила я, очень благодарная Вале за перемену темы.

- Анастасия Ивановна, библиотекарша? - спросил и Юра.

Я кивнула.

- Сильно постарела, - сказала Валентина, - но достоинству позавидовать...

Я надела парик, расправила косу на груди. Кокошник был у меня в этом году новый и очень красивый... Смертельно хотелось плакать. Зря готовилась к встрече. Похоже, для Феникса не существует в человеческих отношениях узлов, вроде Гордиева - любой разрубает одним махом - рубит по живому!

- Слушай, девочка, - раздался надо мной Юркин шепот, - да ты, никак, убиваешься?! Брось!.. Я его знаю: он вернется из этой своей вонючей командировки и придет к тебе, как ни в чем не бывало. Вы что, поссорились с ним?!

Я ничего не ответила. А Юрка продолжил:

- А если и не придет: у тебя же впереди столько работы. Шутка сказать - свой театр!..

- Он и тебе рассказал?.. Ну что ж!.. Рассказал, так рассказал...

Бурелом не звонил мне ни вчера, ни сегодня. И я уже начинала сомневаться, назначил ли он мне именно этот день. Впрочем, может, будет лучше всего, если Бурелом вообще не вернется к этой теме. По крайней мере уйдут из моей жизни всякие там сверхъестественные элементы. Не будет их. А уж с реальностью-то я как-нибудь справлюсь...

- Рассказал, но очень кратко, - снова заговорил Юрка. - Ну, и о твоих колебаниях. И знаешь, что я тебе скажу: колебаться-то не стоит. Люди и позаслуженнее тебя берут деньги и не бегут к криминалистам снимать отпечатки пальцев: мол, через чьи это грязные лапищи прошли желанные купюры?.. И потом этот твой Бурелом - он дальновидный. Он, явно в убыток себе, деньги в твой театр вкладывает, и, знаешь, зачем? Затем, чтобы будущее его детей и детей его детей было не лишено культуры. Детей-то своих все они в мечтах своих видят чистенькими. На катки, на теннис, на английский, на фортепьяно водят!.. Так что дают - бери!..

- Замолчи! - сказала я. - Ради всего святого, замолчи, Юра! Не лезь, куда не просят!..

- Молчу, уже замолчал... Слезы-то вытри - выход же твой!..

"Смертью любовника..." - отдалось во мне эхом и тут же подумалось, а почему эта замечательная мысль сформулирована в единственном числе, а не заменить ли его - на множественное?!

Наверное, я была действительно плоха, потому что ловила на себе настойчивый, тревожащийся взгляд Валентины, однажды она даже не удержалась, прошептала мне на ухо: "Подлец!" Я остановила ее: не хватало только разреветься на сцене.

Между нами, подругами, было давно заведено: если боль у тебя слишком еще острая, нестерпимая, и ты хочешь забраться в щель, чтобы никого не видеть и не слышать - забирайся, скули там одна в своей норе, никто с сочувствием не станет навязываться. Но когда захочется излить горе в жилетку ближнего: только свистни...

На Диму, студентика нашего, я вообще не могла смотреть, хотя он сильно подтянулся за то время, что я его не видела: учиться он умел и бесталанным, как мне показалось вначале, не был. Но для меня он являлся сейчас материальным, одушевленным символом Предательства. И хотя я прекрасно понимала, что уж он-то ни в чем не виноват, ничего поделать с собой не могла.

Мне было плохо, плохо до головокружения, до тошноты...

Но отыграла я нормально, сносно. Иногда взгляд мой отыскивал в зале Анастасию Ивановну - она, кажется, была довольна: а мне становилось досадно, что пригласила ее в такой неудачный момент.

Бурелом появился неожиданно. Только мы всей компанией разместились за столиком, специально для нас сервированным - Анастасию Ивановну и ее внучку мы тоже пригласили - только я попробовала прожевать кусок мяса - и поняла, что в горло мне ничего не лезет, как тут и увидела Бурелома, который стоял на пороге служебного буфета и высматривал кого-то...

Мне захотелось спрятаться - это был первый порыв. И мне захотелось подняться, чтобы он, не дай бог, не ушел, не заметив меня! Я не сделала ни того, ни другого - я оставалась на месте...

- Что с вами, Маша? Вы побледнели, - заботливо сказала Анастасия Ивановна.

- Неважно себя чувствую, - через силу, через парализовавшее меня волнение ответила я. И тут к столику подошел Бурелом.

- Не ждали?! - спросил он и улыбнулся самой дружелюбной улыбкой, на которую был способен.

- Как вы узнали, что я здесь? - спросила я.