Я стала сильнее, увереннее в себе. Что-то, отдаленно похожее на сегодняшнее мое состояние, я уже пережила полгода тому назад, когда Юрка меня бросил. Но все-таки нынешняя моя перемена была во много раз сильнее и кардинальнее."Я никому не позволю отобрать у себя то, что дорого мне, что должно составить мою жизнь", - думала я. Выплывающее при этом в памяти мутное лицо Бурелома, меня пугало, но не настолько, чтобы я побоялась отринуть что бы то ни было, что Бурелом попытается мне навязать. Впрочем, с язвительной интонацией подумалось мне, ничего, кроме машины, Бурелом мне пока что и не навязывает. А машина - это вовсе не так уж плохо!..
Позвонил Юрка. Сказал, что продиктует расписание елок. Я взяла ручку и дневник.
- Сразу же хочу спросить: ты не против, чтобы самую дорогую елку отыграть в пользу Сереги?
- Разумеется. Кстати, кто-нибудь уже был у него?
- Валентина вчера бегала. Там не пускают, так что она только передала ему послание и получила записку от него. А в справочном сказали, что можно передавать...
- Виноград, например, можно?.. - спросила я.
- Шутки твои, Мария, хороши своей невинностью. Итак, возвратимся к делу. Две елки мы даем благотворительные: у ученых и в детском доме. У ученых работаем из солидарности: нас вместе стараются изничтожить. И только вместе мы не дадим этого сделать.
- И с этим я тоже согласна.
Нет, просто поразительно: раньше я не верила в эту пресловутую чеховскую формулировку относительно дружбы мужчины и женщины. Еще полгода назад мне казалось, что я возненавидела Юрку до конца своих дней, а вот спустя всего полгода мне снова приятен и его голос, и он сам. Приятен до того, что в минуту растерянности я готова была возобновить с ним роман.
Когда расписание было продиктовано и разговор близился к завершению, Юрка, вроде бы невзначай, обронил:
- Ты встречалась вчера с Фениксом?
- Да, Юра, а что? - ответила я с внутренним напряжением.
- Да так, ничего. Ты, я надеюсь, не забыла о моем предупреждении и вела себя недотрогой?..
- Вот уж это, мой дорогой, тебя не касается...
- Маша, запомни, - очень серьезно сказал вдруг Юрка, - меня касалось, касается и будет касаться все, имеющее отношение к тебе. У нас с тобой не получилось. Но я не знаю человека талантливее тебя, я горжусь знакомством с тобой, и ты всегда можешь найти во мне опору... - пафос, с которым он произнес эти слова, поразил меня.
- Юра, - сказала я в ответ и тоже очень серьезно, - однажды ты уже и роли подпорки не выдержал - сломался...
- Машка! - расхохотался он. - Да ты, кажется, скоро научишься ставить людей на место!..
Я повесила трубку, довольная собой. Юркино признание было мне приятно.
Пока завтракала в одиночестве - мама ушла в магазин - сама собой сложилась песенка. Даже не сложилась, а как бы открылась мне. Будто давным-давно уже была сложена кем-то другим. Ритм - вальсовый, немного грустная интонация, но никакой паники. Да, без волшебной палочки, украденной Бабой Ягой, на то, чтобы выбраться из этой чащи, уйдет уйма времени - и они могут опоздать к встрече Нового Года, но еще не бывало так, чтобы добро не находило выхода из самых печальных обстоятельств, а следовательно, и сейчас нечего тосковать, а следует подумать, что можно предпринять... Вот примерно такой смысл. И припев кончался словами: "Не стоит горевать, не стоит тосковать, а стоит поспокойней оглядеться". Записав, как бы продиктованную мне песенку, я немного поразмышляла о странной природе творчества: и почему оно совершается иногда в такой тайне от нас самих?..
Сердце мое опускалось вниз при каждом треньке звонка - я все надеялась, что Лева мне позвонит.
Но позвонили, кроме Юрки: Валентина, Мишка - сказать, что задержится на полчаса, и Наталья Васильевна.
- Машенька, Валеру моего переводят на нейрохирургию. Это как? Лучше, хуже?..
- Я же не медик, Наталья Васильевна, но думаю - лучше. Там специалисты, а сотрясение мозга, говорят, вещь коварная. Да, Наталья Васильевна, я тут вроде бы договорилась, чтобы Валерку посмотрел психиатр из Бехтеревки.
- Маша, спасибо, ты только мне скажи: это ведь денег будет стоить, так знать хотя бы, сколько...
- О деньгах я сама позабочусь, пусть это будет моим вкладом в Валеркино выздоровление, - сказала я.
Чувствовала ли я свою вину в истории с Валеркой? Нет, конечно. Но мне было искренне его жаль.
Вид высохшего и уже очищенного от поверхностной грязи пуховика, повешенного отцом в ванной, вернул меня ко вчерашним событиям, и я содрогнулась от омерзения!.. Можно тысячи раз увидеть вооруженных парней в кадрах телехроники, но так и не понять всей унизительности, всего страха, который выпадает на долю людей, подвергшихся разбойному налету!.. Никогда еще я не ощущала столь явно омерзительности насилия. Насилие - это всегда античеловеческий акт, и другим быть не может, какими бы благородными лозунгами его ни прикрывать! И ничего уж тут не поделаешь!
Мне захотелось как-то отвлечься от тяжелых раздумий, я поставила на проигрыватель одну из любимых моих гитарных записей, взяла сборник стихов Бродского, недавно купленный, но еще только пролистанный, и начала читать. Чтение скоро захватило меня.
И на очередной звонок телефона я откликнулась уже обычным, спокойным образом. Даже не заметила сразу обеспокоенных сигналов моего камушка.
- Алло, - сказала я в трубку очень ровно, почему-то я была уверена: звонит Лева, и пусть услышит, что никто тут из-за него не изводится.
Но услышала в ответ голос Бурелома:
- Мария Николаевна, добрый день. Рад, что застал вас.
Негодование охватило меня: снова вспомнилось вчерашнее мое лежание на грязно-слякотном, вонючем полу рынка, машина Бурелома, такой бесславный конец так хорошо начавшегося дня со Львом.
- Рады? А я вот, боюсь, не могу ответить вам взаимностью.
Странно, камень мой унялся, хотя очевидно было, что я определенно, говоря приземленным языком - нарываюсь.
Бурелом, видно, опешил, но буквально на долю секунды, потому что ответил без накала:
- Чего это так? Вам не понравилось, что я не сам покормил дворовых кошек? - по тону было заметно, что он доволен своей шуткой.
- На "сам" и рассчитывать не приходилось, - ответила я, уже ругая себя за несдержанность, но остановиться не могла и добавила многозначительно. А я была вчера на Мальцевском...
Я думала, он все поймет, а он, недоумевая, спросил:
- Где были?..
Да он приезжий! Он попросту не ленинградец! Конечно, я была далека от мысли идеализировать всех ленинградцев подряд, но меня согрела сейчас мысль о том, что эта мафиозная личность родилась в каком-то захолустье...
- Я была, - сказала я, четко отделяя одно слово от другого дидактическая интонация доминировала, - я была на Мальцевском Некрасовском рынке...
Повисла пауза, после которой Бурелом невинным тоном спросил:
- Ну и что? Почему ваше посещение рынка могло отразиться на вашем отношении ко мне?.. Лицемер. Подлый и страшный лицемер.
- Лев Петрович, я не хочу долго раскручивать эту тему по телефону хочу только, чтобы вы знали: то, чем вы занимаетесь, позорно и преступно.
Он, похоже, тоже откинул в сторону экивоки:
- Не вам выставлять мне оценки за поведение! Что вы понимаете в жизни, сопливая актрисулька!..
Почему я тут же не хлопнула трубкой?! Что заставило меня слушать этого человека? Какая сила?
- Ладно, - сказал Бурелом неожиданно примирительно. - Не обижайтесь. И поверьте, в ваших же интересах поступать так, как захочу я. Слышите? Ровно через полчаса у вашего подъезда будет Николай. Вы сядете к нему в машину и приедете ко мне. А от меня - на работу.
- И не подумаю!
- Я еще раз говорю вам, - жестко произнес Бурелом, - вы будете поступать так, как скажу я.
Страх пробрал меня от макушки до пяток. Но я швырнула трубку на телефонный рычаг в твердой уверенности, что никуда не поеду, пусть он хоть убьет меня.
