Неожиданно сзади раздались шаги. Она вздрогнула и обернулась:

— Платоша!

— Я искал тебя, Катенька…

Императрица вспыхнула и бросилась к нему в объятья. Искал! За одно это слово она готова положить к его ногам все богатства мира. Но — спокойствие! Надо держать себя в руках, Платон не любит бурных проявлений чувства.

— Что хотел, дружочек?

— Вот так сразу — "что хотел"! — рассмеялся он, сверкнув белыми зубами. — Соскучился!

У Екатерины заныло в груди от сладкого томления. "Ну и улыбка! Недаром досталась такая фамилия!" — мелькнуло голове.

— Знаю, что скучаешь… Не серчай, мой ангел: дела! Сходи к Храповицкому, поиграй в карты. Или к Безбородко — поговори о политике.

— Не хочу! Надоели эти хохлы! Вот ежели бы…

— Что?

Зубов не ответил. Екатерина внезапно похолодела. Сердце екнуло: "Чего еще ему в голову взбрело? Неужто юную фрейлину себе присмотрел?" Схватила его за руку, едва не порвав кружевную манжету:

— Говори, Платон!

— Отпусти, Катерина, больно! Подружился я тут кое с кем, хотел порадеть о местечке при дворе…

— Кому?!

— Поэту нашему, Гавриилу Романовичу.

Екатерина отпустила руку Зубова и облегченно перевела дух. Так это Державин! Слава Богу…

— Ну что же, Катенька? — настаивал фаворит, устремив на нее голубые глаза. — Возьмешь его или нет?

Она улыбалась и млела под его взглядом:

— Почему нет, дружочек? Возьму кабинетным статс-секретарем! Храповицкий один не справляется…

Екатерина и сама подумывала о том, чтобы приблизить к себе Державина. Устав от внутренних и внешних политических бурь, она мечтала обрести умного, преданного, но независимого в суждениях друга, с которым можно на досуге поговорить о литературе и жизни. А Платон Зубов, сблизившись с Державиным, надеялся, что поэт напишет о нем хвалебную оду, возвеличив его имя в истории.

Увы… И государыня, и ее фаворит просчитались. Получив должность императорского статс-секретаря по принятию прошений, истосковавшийся по службе Державин с головой окунулся в работу и усердно исполнял свои обязанности, не отвлекаясь на посторонние дела. Теперь он писал не стихи, а резолюции на сотни жалоб и прошений, поступающих императрице, сортировал письма по важности, по частоте проблем, по сословным группам…

Ни одна мелочь не ускользала от его цепкого взора, ни одна просьба не оставалась незамеченной, какой бы пустяковой она ни казалась. Его напарник, статс-секретарь Александр Васильевич Храповицкий, чей стол всегда был аккуратен и девственно-чист, поначалу удивился непомерному рвению коллеги, а потом стал втихомолку подбрасывать ему свои наиболее запутанные и трудоемкие дела, чего увлеченный работой Державин даже не замечал. Он был счастлив: наконец-то ему дали дело по плечу. И в то же время дело нужное, важное… Сколько людей годами ищут справедливости в чиновничьих кабинетах! Разве он забыл, как они с матерью когда-то томились в очереди у дверей городской управы с жалобами на самодуров-соседей? Теперь все дела можно решить за считаные минуты! А в особых случаях — напрямую обратиться к императрице, кратко объяснив ей суть дела.

И стал Гаврила Романович носить по утрам мудрой Фели-це кипы бумаг… а она ждала от него стихов!

— Постой, постой, голубчик, — сетовала Екатерина Алексеевна, просматривая очередное прошение, — остынь, не все сразу. Поумерь пыл!

— Дела мною изучены, ваше величество! Вам остается лишь начертать высочайшую подпись.

— Под этим? Да тут замешаны мои первые министры!

— Государыня, с них-то самый большой спрос! — горячился Державин. — Они ведь — столпы России! А коль они с гнильцой?

Екатерина, вздыхая, подписывала бумаги. Она еще не потеряла надежду сделать из поэта доверительного друга и приятного собеседника. Как-то раз, окончив работу, она усадила Державина в низкое креслице (любила такие) и, присев рядом, завела душевный разговор:

— Вот ты, Гаврила Романыч, все о справедливости печешься, вельмож ругаешь, а сам-то тоже не прочь возвыситься да хорошо пожить, так ведь?

— Именно так, государыня. Но что значит — хорошая жизнь? По мне, так это не богатство, не знатность и даже не царская милость… А честная служба Отечеству!

— Ишь, какой! Однако, должность кабинетного секретаря ты принял с радостью?

— Высокая должность, коей вы меня удостоили, дает возможность принести больше пользы. А знать, что труды твои не напрасны — это ли не счастье?

Екатерина усмешливо сощурилась и проговорила, дразня:

— Сии слова не раз доводилось мне слушать! Но скажи честно: сам-то небось завидуешь князьям-рюриковичам? Фамилия твоя хоть и благозвучная, да не родовитая.

Державин сдвинул угловатые брови и ответил стихами:

Екатерина Алексеевна выслушала молча и жестом отпустила секретаря. Задушевной беседы не получилось…

Прошло почти два года, прежде чем Державин полностью разочаровался в своей государыне. Богоподобная царица, которая в его воображении воплощала совершенную добродетель, оказывается, осыпала милостями тех, кого он бичевал в стихах! Она умело пользовалась пороками своих министров, сановников, генералов. Сознательно прощала им многие проступки и даже преступления, чтобы потом полностью подчинить себе их волю и сделать послушным орудием в управлении государством. Правдолюбец Державин был ей совершенно не нужен. Она взяла его к себе вовсе не для того, чтобы вывести на чистую воду "властителей и судей", а чтобы отдохнуть душой в лоне его поэзии. Кто мог подумать, что он так ревностно примется за дело?

Все это Державин понял не сразу. Трудился на износ, не обращая внимания на колкости придворных, давно заметивших, что государыня не в восторге от его бурной деятельности. Безбородко уже остерегался читать вслух стихи Державина, а Зубов, так и не дождавшись от поэта хвалебной оды в свою честь, стал угрюмо сторониться его.

Меж тем жизнь Екатерины Алексеевны тоже была далеко не безмятежной. Если молодой фаворит еще терпел ее, делая вид, что любит, то отношения с сыном перешли в открытую вражду. Однажды она узнала, что Павел укрепляет свой Гатчинский дворец артиллерийскими батареями, и в смятении поделилась с Державиным:

— Вот до чего дожила, Гавриил Романович… Сын от матери войсками обороняется! Что ж мне теперь делать? Ставить пушки в Царском Селе?

Он потупил глаза, перебирая бумаги.

— Чего молчишь?! — вдруг взорвалась она. — С тобой государыня разговаривает!

— Потому и молчу, ваше величество, что не пристало мне, простому дворянину, судить наследника с императрицей.

Ее водянистые глаза превратились в льдинки. Несколько мгновений она холодно глядела на Державина, словно хотела заморозить его своим взглядом. Потом сказала негромко, но отчетливо:

— Gehweg![12]

В 1793 году Державина перевели на службу в Сенат. Чтобы слегка подсластить пилюлю, Екатерина Алексеевна пожаловала ему чин тайного советника, что по Табели о рангах соответствовало генеральскому чину, и наградила орденом Святого Владимира 2-й степени. Но все-таки он понимал, что это была почетная опала.

— Доволен, Гавриил Романович? — как-то мимоходом спросил его Зубов, одарив очаровательной улыбкой.

— Отчего же мне не быть довольным? Я начинал простым солдатом, а дослужился до генерала.

— Да уж лучше бы стихи писал! Больше бы имел и от Катерины, и от меня.

Державин усмехнулся и продекламировал: