В Сенате над письмом посмеялись. Всем было известно, что за год службы Державин открыл в Петрозаводске больницу, замостил дороги, установил таможню на границе с Лапландией, искоренил дикий обычай самосожжения среди раскольников, навел порядок в казне… И это была лишь малая толика того, что он собирался, но не успел сделать. Его благие начинания захлебнулись в бесконечных тяжбах и ссорах с чиновниками.
Сенаторы все отлично понимали, но, видя категорическое нежелание влиятельного наместника Тутолмина терпеть возле себя строптивого губернатора, были вынуждены известить императрицу о неподобающем поведении Державина. Та, недолго думая, предложила ему подать прошение об отставке.
Через месяц супруги выехали в Петербург. Стояла ранняя осень, было тепло, они ехали в открытом экипаже, меж хвойных лесов и голубых озер, красотой своей навеки покоривших сердце поэта.
— Ганя, гляди! — вдруг воскликнула Катя, оторвав его от невеселых мыслей.
Он вздрогнул. Неподалеку от дороги, на берегу озера среди молодых стройных елей стоял небольшой бурый медведь и пристально глядел на их коляску. Привстав с сиденья, Катя стала махать ему рукой:
— Мишутка! Мишутка!
— Ну что ты… Это не он, — возразил Державин. — Откуда ему взяться? Мы не меньше тридцати верст проехали!
— Это он! Я знаю, чувствую… Ох, Ганя, вели кучеру остановиться!
Но лошади, почуяв зверя, понеслись еще быстрей. Державин обнял плачущую жену.
— Сядь, Пленира, и успокойся. Пойми, мы не можем взять Мишутку в Петербург. Куда мы его денем? А здесь его дом… В лесу он сам — губернатор!
Отведя его руки, Катя вновь обернулась и молча, безнадежно, в последний раз глядела на Мишутку. А тот, словно прощаясь, поднялся на задние лапы и стоял так, пока их экипаж не скрылся из виду.
***
Прибыв в Петербург, Державин явился в Сенат и узнал, что ему надлежит тотчас ехать в Царское Село к императрице.
Через несколько часов, усталый, не зная, чего ждать — милости или опалы, он шел мимо зеркальных прудов и античных скульптур, по аллее Екатерининского парка. Государыня приняла его в Китайском павильоне, и разговор шел под щебетание восточных птиц, свободно порхающих с ветки на ветку.
— Ну что, Гаврила Романыч? Не получился из вас дрессировщик? — усмехнулась Екатерина, протягивая ему руку для поцелуя.
— Не получился, ваше императорское величество, — вздохнул Державин.
— Не беда, подберу для вас новую должность.
Поэт отважился на просьбу:
— Государыня, я слыхал, что в Казани еще не утвержден губернатор. На этой земле я родился, вырос, освобождал ее от Пугачева…
Он замолчал, увидев, как легкое облачко пробежало по лицу Екатерины Алексеевны.
— Друг мой, губернаторские должности — не игральные карты, чтобы их тасовать, как вам вздумается. В Казань мы найдем, кого поставить. А вас, Гаврила Романыч, назначаю тамбовским губернатором. Коль покажете себя с лучшей стороны — тогда и поговорим. Ступайте служить, голубчик, да между делом не забывайте о стихах!
Державин молча поклонился.
***
В Тамбове до Державина сменились пять губернаторов. Да и он там долго не задержался, хотя поначалу дела его пошли весьма успешно. Наместник Тамбовской и Рязанской губерний, генерал-губернатор Иван Васильевич Гудович, жил в Рязани и давал ему полную свободу. Державин переманил из Петербурга нескольких знакомых толковых чиновников и с их помощью стал рьяно благоустраивать грязный, утопающий в болотах город. За два года он со своей командой буквально преобразил Тамбов и другие уездные города и села. При нем открывались народные училища, сиротские дома и больницы, весьма улучшилось положение заключенных в местном остроге, стала работать типография, где печаталась первая в России провинциальная газета "Тамбовские ведомости". Он лично руководил составлением новой карты Тамбова — страсть к составлению географических карт сохранилась в нем с гимназических времен.
Свой губернаторский дом Державины привели в порядок. Кресла и диваны обтянули сафьяном, вместо клавесина для Кати выписали из Петербурга новый музыкальный инструмент — фортепиано, которое поэт в шутку называл "тихогромом". И зажили они на широкую ногу! Приемы, балы, застолья, домашние спектакли… Державин делал все, чтобы его Пленира не скучала и радовалась жизни.
— Ты еще молода, — говорил он ей, — не то что я… руин!
Кате недавно исполнилось 28 лет, Державину — 45. Теперь разница в возрасте была не столь заметна, как раньше. Он со своей гвардейской выправкой совсем не был похож на "руина" (старика), а Катя, хоть и сохранила свою красоту, выглядела усталой. Какая-то глубинная тоска потихоньку снедала ее, оставляя след в выражении глаз. Порой на балу, в самый разгар веселья, она вдруг незаметно выходила из зала и шла в свою комнату, прилечь на минутку.
— Что с тобой? — тревожился Державин.
— Ничего… Отдохну немного, — успокаивала его она. — Иди к гостям, я — сейчас!
И действительно, она вскоре появлялась в зале, веселая, остроумная, пленительная… Настоящая Пленира!
***
Державин был доволен службой, и все у него получалось, потому что наместник Гудович его не тревожил, полностью свалив на него все дела. И жизнь им обоим, начальнику и подчиненному, была в радость… Но до поры до времени.
В ту пору жил в Тамбове купец Бородин, известный мошенник и плут, а посему Державина не любил. Впрочем, многие тамбовские купцы губернатора не жаловали. Началась эта неприязнь с того, что Державин приказал не только дворянам, но и купцам отдавать детей в основанные им училища. Чуть ли не силой он насаждал учение в тамбовском обществе, которое называл "диким темным лесом". Даже у себя дома он стал, вместо балов, проводить для молодых людей учебу по математике и грамматике. Купцы учиться не любили и жаловались на него наместнику. Особенно злился Бородин. "Наш губернатор, — цедил он сквозь зубы, — строит из себя ученого, а сам едва гимназию окончил!" Это был богатейший человек в Тамбове и ближайший друг Гудовича. Державин давно подозревал его в крупных коммерческих махинациях, да все не мог поймать с поличным.
Непомерное рвение тамбовского губернатора стало Гудовича утомлять. Наместник был воином до мозга костей и в гражданские дела вникать не любил. Да и некогда ему было: благоволившая к нему императрица часто желала видеть его при дворе, к тому же он еще инспектировал в армии кавалерию и инфантерию. И когда Державину наконец удалось вывести Бородина на чистую воду, Гудович неожиданно принял сторону купца. Отчитав неугомонного губернатора, он потребовал оставить в покое честного человека. Но Державин не сдавался:
— Этот "честный человек" разорил наш кирпичный завод, представив фальшивые бумаги, по которым купленная им глина значилась втрое дороже ее настоящей цены!
Наместник вперил в него испепеляющий взгляд.
— Как вы смеете мне перечить! Забыли Табель о рангах? Или до сих пор считаете себя офицером следственной комиссии, которому позволено совать нос в чужие дела?
Обычно сдержанный, Гудович все сильнее распалялся. Как раз в то время у его кузины были серьезные денежные затруднения, а купец Бородин щедро поделился с ней своей выручкой от продажи глины. "Нет, — думал Гудович, — подпускать Державина к Бородину никак нельзя: говорят, у него особый талант к расследованию подобных дел".
И он решил остановить ретивого губернатора-правдолюбца проверенным способом: завести на него судебное дело.
Державиных стали травить и предавать бывшие приятели, которые недавно охотно посещали их балы и творческие вечера. Однажды на светском приеме у Гудовича его кузина, мадам Чичерина, громко, с ехидной улыбочкой спросила Катю:
— Сколько лет вы замужем, милочка?
— Скоро будет одиннадцать.
— Немалый срок! А почему у вас до сих пор нет детей?
Кате не раз приходилось отвечать на подобные вопросы. Раньше она отшучивалась тем, что еще молода и успеет родить мужу наследника. Но сейчас такое объяснение вызвало бы смех: Чичерина моложе ее на два года, а у нее трое малышей. Не найдя слов, Катя беспомощно оглянулась, ища мужа. У нее вдруг закружилась голова, лица гостей поплыли перед глазами, она неловко взмахнула рукой, ища опору, и нечаянно задела мадам Чичерину. Та стала кричать, что ее ударили, и призвала всех засвидетельствовать "избиение". Подбежавший Державин подхватил Катю под руку, и они вышли из зала под глухой ропот и осуждающие взгляды.
