Annotation
Внутри каждой женщины живет много. Мы можем давать этому имена, а можем не давать. Что-то в нас может жить, как король, а что-то чахнуть и умирать день за днем с голоду. И хорошо бы нам научиться видеть зорко, что из этого нас питает, а что убивает. Чему нам стоит дать больше смерти, чтобы стало больше жизни. Эта сказка как раз об этом – все ответы уже внутри, стоит только подсветить.В оформлении обложки использована собственная фотография автора книги из личного архива.
Сказка о смерти
Если Джинка встречала Спящего Бога, ей было больше не сдвинуться с места. Она останавливала Великую Круговерть, останавливалась как вкопанная у Великого Камня и начинала петь свою тихую песню. Она должна была петь ее все громче и громче, пока камень не пошатнется, не треснет вековая камедь и Спящий Бог не вытянется в полный рост. Пробудив его, Джинка снова могла быть свободной. Как правило после, она уходила быстро, не оглядываясь, с каждым шагом добирая силы, раскручивая заново Колесо Жизни. Так было заведено. История шла так испокон веков и если тебе довелось родиться Джинкой, значит это, что стоит тебе остерегаться одиноко лежащих валунов, ибо иногда не хватает жизни, чтобы песня ее капля за каплей проточила каменный бок.
Наша Джинка будила своего Бога уже много лет, но все было зря. Или не зря – никто не знает как глубоко внутри валуна хранится душа.
Наша Джинка была из рода оседлых, но она ушла от них. И с тех пор только дикие звери, светляки, да ветра витание были ей спутниками. Джинка умела прясть нить жизни, складывая из пряжи полотно, из полотна собирала телесности, а после пела над телом за упокой, пока круговерть не затрещит, не вздохнет день ночью, пока не стукнет веслом о воду Паромщик забирая новую душу по ту сторону жизни на подселение в женские животы. Скрученная в пряжу, связанная в полотно, сшитая на манер человеческий, душа вздохнет и закричит. А Джинка наша как услышит тот крик – радуется. Радуется и мотает в клубок новую нить, крученую из полевых цветов, волчьей шерсти, перьев и летающей в солнечном свете паутины.
Так было раньше, но не теперь. Теперь Джинка не могла брать, что ей хочется для своей нити, а довольствовалась лишь тем, что принесло ей ветром. Джинка хищно хватала клок шерсти, запускала руки в юркое перекати-поле и голодная до творения тянула тонкими пальцами нить. Связывала, прятала под платье и пела. Пела Джинка свою песню, Бог спал. Солнце вставало и ложилось, время осыпало Джинку своими приметами, Смерть по ночам мимо Джинки прохаживала, а Бог спал. Только волей небес Джинка была жива, но такова уж судьба Джинки. Спит Бог – Джинка возле него. Таков порядок.
В первые годы Джинка спела ему всю свою юность – камень чуть дрогнул, не более. Спела Джинка и стала стара.
На третий год созвала Джинка песней к нему дикого зверя. Зверь рычал так, что тряслись поджилки у самого храброго из охотников – Бог вздохнул внутри и погрузился только глубже в сон.
На пятый год спустила Джинка к нему Величайшего. Величайший крутил сферу жизни над спящим Богом, Величайший менял правила. Но и он не смог помочь Джинке. Спал Бог – Джинка возле него.
На седьмой год призвала она к нему живого Бога, тот осмотрел окаменелости, глянул в сон. «Сладок сон, слишком сладок, плохи дела твои, Джинка».
Села тогда Джинка и заплакала. И только она потеряла надежду, кости ее тут же начали тлеть. Волосы седели и сыпались, пальцы скрючивались, платье становилось лохмотьями. Вот уже и клубок жизни стало не удержать. Выпал из рук Джинки клубок. Легла Джинка на землю. Земля холодная ее принимает. Земля принимает, а Бог спит, Джинка поет для него. Поет свою тихую песню надтреснувшим голосом. Таков порядок.
Умерла тогда наша Джинка, умолкла песня, укрыла палая листва джинкины косточки, укрыл метель ее снегом, а Бог с каждым годом все глубже проседал в землю, пока не скрыло его с головой. И только ветер, что живет всегда и никогда не умирает, помнит эту историю. Он мне ее и на шептал. Он мне, я тебе, и больше никому.
Сказка о жизни.
Годы шли. Времена менялись. А Джинка все лежала в земле мертвее мертвого рядом с просевшим на много метров вглубь мирно спящим богом-валуном.
Но вот прознали про Джинкины кости зоркие птицы и понесли вести на весь свет. А весь свет собрался в одно и стал Таттой. Татта была велика и светла, и не было никого светлее ее. Татта подсвечивала этот мир. И если вы когда-либо видели как красиво ложится свет, или замечали вдруг в себе и в людях невиданное раньше сияние, знайте, это Татта вам подсветила.
Пришла Татта на Джинкино погребение, взяла свое волшебное зеркальце в форме зайца в длинном его прыжке и давай ловить солнечные лучи самые яркие и направлять на то место, где под землей лежали джинкины косточки. Земля задымилась, иссохла, треснула и показались наружу белесые плечики, позвонки, ключицы и скулы, и вот, наконец, свет пал в пустоты джинкиных глазниц. Ярко стало Джинке, ох, ярко, что и мертвой не удержалась она и прикрыла глаза свои от света. Так Джинка и ожила.
Села Джинка голой костью своей на еще теплой земле. Осмотрелась вокруг, дома стоят высоченные, крыш не видно, мимо грохочут коробки железные, мимо люди бегут, перешагивают через Джинку и дальше бегут, никто не смотрит на Джинку. «Да и на что тут смотреть» – думает Джинка горько и вспоминает все – себя, Бога, свою неподвижность, свою обреченность, свою несвободу. И так ей становится жалко себя, что выкатывается из пустой ее глазницы самая скудная и самая соленая на свете слеза. Катится слеза и на том месте, где она прольется, кости плотью нарастают. Плачет Джинка день, плачет два, слезами умывается и становится от того, все краше.
Смотрит на нее Татта и любуется. Хороша Джинка.
А мимо птица летела, обронила перо. Схватила перо Джинка ловко, и под платье спрятала, огляделась вокруг опасливо, не видел ли кто, не отнимут ли. Спрятала и сидит, а перо под платьем щекотится, от щекотки в груди нагревается, и давай Джинка от этого хохотать. Сначала чуть слышно, а потом все громче и громче. Да так заразительно, что и Татта не удержалась. Так громко они смеялись, что земля задрожала, поднялась из земли гора выше всех домов вокруг, и тут же осела вновь – это спящий Бог от их хохота на другой бок перевернулся.
И стала от этого Джинка вновь темна. Светит на нее Татта, а та отклоняется, помнит о своей участи.
– Я знаю кто поможет тебе! – говорит Татта – Но путь до него не близок и опасен, готова ли ты?
Смотрит на нее Джинка, глаза прибавила, в глазах ее свет Татты отражается, но Джинку не слепит ее свет.
– Но как же он? – и Джинка опасливо косится на то место, где глубоко под землей веками спит ее Бог.
– А вот мы сейчас и посмотрим, – говорит Татта и хитро улыбается, – бежим?
Джинка верит Татте, но Джинка боится Бога. Джинка боится пути не близкого и опасного. И на все ее сомнения налетает ветер, хватает холодный проныра из-под Джинкиного платья перо и ну с ним покуда глаз хватает. Кинулась было Джинка за пером, а потом встала как вкопанная – страшно Джинке аж жуть, спина мурашками, сердце-барабан отбивает.
– А вышла бы с этим пером неплохая душа, как думаешь, Джинка? – всматривается в витающее перышко Татта, которое с каждой минутой становится все меньше и меньше – легкая и игривая была бы душенька, как думаешь Джинка.
Стоит Джинка смотрит на перо, губы кусает, а потом как кинется за ним во всю прыть. Ловкими прыжками догнала она ветер и в прыжке хищника выхватила разноцветное перышко тонкими, цепкими пальцами. Прижала к себе его, и тут же подметила – чуть дальше на ветке клок рыжей шерсти висит, и идти бы ей назад, знать бы Джинке свое место. Но шерсть так хороша, лоснится на солнышке шерсть, даст душе теплоту необыкновенную – знает это Джинка. А Татта знай шерстку со своего места подсвечивает.
