В новейшей историографии отмечено, что материалы партийных конференций и Пленумов ЦК, по существу, однотипны материалам съездов, хотя компетенция этих органов и была различной[179]; Пленум ЦК «оказался тем реальным своеобразным «советским парламентом», где в результате дискуссий принимались решения по разнообразным вопросам государственной жизни»[180].
На наш взгляд, такое положение вещей сложилось отнюдь не сразу. Изначально компетенция партийной конференции была значительно более скромной, чем съезда, что было во многом задано весомым вкладом в организацию РСДРП в 1898 г. Бунда, в котором конференции созывались не периодически, а резолюции их не считались обязательными[181]. Положение в ленинской «партии нового типа» отчасти подкорректировал III, большевистский, съезд РСДРП 1905 г., который меньшевики признавали не более, чем партийной конференцией, и радикально изменила Пражская конференция РСДРП(большевиков) 1912 г. К 1920 г. все уже позабыли, что съезд и конференция не всегда были равнозначны: к примеру, Г.Е. Зиновьев в первом же абзаце тезисов «Задачи партии в связи с решениями всесоюзной партконференции. Партия без Ильича» (1925) указал: «Конференция = равнялась съезду»[182].
Лишь в первой половине 1930‐х гг. Пленум ЦК признавался представителями первого эшелона сталинской партаппаратной верхушки «самой большой, самой ответственной трибуной», т. е. таким же партийным форумом, каким в РСДРП изначально являлся партийный съезд, а потом стала и партийная конференция – если на западный манер: некоторым аналогом буржуазного парламента.
Протоколы заседаний высших органов и их «узких» коллегий «единой» РСДРП не полны, что затрудняло оперативную деятельность высшего партийного руководства и накладывает отпечаток на современные исторические исследования. Еще на III съезде РСДРП 1905 г. В.И. Ленин заявил: член ЦК Л.Б. Красин «как будто что-то вспоминает об утверждении Казанского и Кубанского комитетов, но так как архив утерян, то не может установить этого, а потому фактического значения его воспоминание не имеет»[183]. Подобных «источниковых лакун» за дореволюционный период более чем достаточно, что требует привлечения дополнительных источников.
Протоколы заседаний ЦК РСДРП(б) – РКП(б) и его Бюро (помимо публикаций – РГАСПИ, ф. 17, оп. 2) содержат информацию об основных направлениях деятельности высшего большевистского руководства, в ряде случаев – о взаимоотношениях вождей партии. К сожалению, в большинстве протоколов не зафиксирован даже состав участников заседаний.
Наши знания о работе высшего органа партии становятся абсолютно предметными после появления стенографических отчетов цековских Пленумов (1924). Именно этим объясняется тот факт, что в массовом историческом сознании внутрипартийная борьба в 1920‐е гг. до сих пор противопоставляется безоблачному «единству» руководящего ядра РКП(б) – организатора побед Красной армии над внутренними врагами и интервентами в годы Гражданской войны. В 1920‐е гг. на пленарных заседаниях большевистского Центрального комитета его члены постоянно обращались к событиям ленинского этапа партийной истории, поэтому стенограммы заседаний 1924 и последующего годов – ценный источник по истории внутрипартийной жизни более раннего периода.
Протоколы заседаний ЦК РСДРП(б); ЦК РКП(б) – ВКП(б), его Политбюро, Оргбюро, Секретариата[184], Центральной контрольной комиссии и отчасти Центральной ревизионной комиссии и приложения к ним[185], а также материалы «особой папки» Политбюро как документы высшей формы секретности представляют собой массивный корпус источников, содержащий информацию о персональном составе высшего большевистского руководства и многогранной деятельности этого руководства.
Из дошедших до нас стенограмм заседаний высших органов РКП(б) – ВКП(б) и их узких коллегий основным источником по изучению истории большевистской верхушки являются, естественно, стенограммы заседаний ЦК и его Политбюро, поскольку заседания Оргбюро начали изредка стенографировать в то время, когда этот орган превратился в бюрократическую ширму сталинского Секретариата, ЦКК так и не превратилась в «настоящую [курсив наш. – С.В.] контрольную комиссию» и так и не стала проверять, «действительно ли ЦК» был проводником «в жизнь всех постановлений съезда»[186], а Ревизионную комиссию не пускали не то что на заседания Политбюро, но даже на пленарные заседания Центрального комитета. Только в 1922 г. В.П. Ногин (человек, которого в 1917 г. Г.Е. Зиновьев назвал «основателем нашей партии», принадлежавшим «к пионерам ее»[187]) и его товарищи по Ревизионной комиссии не без труда выторговали себе право присутствовать на заседаниях Оргбюро ЦК).[188]
При В.И. Ленине «никогда по серьезным вопросам, а тем более по вопросам, касающимся рассылки повестки заседаний членам ЦК, ничего не делалось без согласования с Политбюро»[189]. Чуть ли не единственное исключение сделал в период своего последнего конфликта с вождем И.В. Сталин[190].
Важно подчеркнуть, что появление в 1920 г. первых стенографических «отчетов» о заседаниях ЦК РКП(б) и его Политбюро, а именно – дневниковых записей секретаря и члена Центрального комитета Е.А. Преображенского за 4 мая – 24 сентября[191] – было обусловлено соображениями внутрипартийного противостояния между ленинским большинством, навязавшим наступление Красной армии на Варшаву меньшинству ЦК (Л.Д. Троцкому, А.И. Рыкову, М.И. Калинину и Е.А. Преображенскому), предостерегавшему товарищей от заведомо провального шага. К своеобразной «стенограмме» работы Е.А. Преображенского следует относиться сугубо осторожно, поскольку даже в официальном протоколе секретарь и член ЦК РКП(б) умудрился допустить фактическую неточность – правда, в записи решения не по польскому вопросу, а о письме А.А. Брусилова с призывом к бывшим генералам и офицерам: Е.А. Преображенскому указал на ошибку в специальной записке В.И. Ленин[192].
Вопрос о необходимости стенографирования заседаний высшего руководства РКП(б) был впервые публично поставлен одним из лидеров децистов, ответственным сотрудником Секретариата ЦК В.Н. Максимовским, принимавшим активное участие в работе Оргбюро, на Х съезде РКП(б) 1921 г. – если быть точным, речь тогда шла о пленарных заседаниях Центрального комитета. Усилившееся во времена борьбы руководящего ядра ЦК партии с децистами и Рабочей оппозицией недоверие к вождям[193][194] подхлестнуло неосторожное признание В.И. Ленина: «Идиот, кто верит на слово»[195].
Первый Пленум ЦК, на котором велась официальная стенограмма и был издан, пусть и ограниченным тиражом, стенографический отчет, состоялся 14–15 января 1924 г. Да и то практически сразу М.В. Фрунзе предложил «дать» Пленуму ЦК «некоторую информацию». Председательствующий Л.Б. Каменев удостоверился, что «возражений нет», и предоставил слово Ф.Э. Дзержинскому с указанием аппаратчикам: «Стенографировать не нужно». В результате в стенографическом отчете красуется напечатанная курсивом ремарка: «Речь тов. Дзержинского не стенографировалась»[196]. Под занавес заседания Л.Б. Каменев предложил «рассмотреть вопрос о кредитах военному ведомству». И вновь ремарка: «Обсуждение вопроса о кредитах военному ведомству не стенографировалось»[197].
