Повесть и рассказы

© Марта Вохеч, текст, 2023

© Издательство «Четыре», 2023

Морщинистые руки сгорбленного старика бережно укладывали узорчатый бархат, шёлк скользил меж его костлявых пальцев – всё это чудесно преобразовывалось в старинный бальный наряд для девичьей фигурки-манекена, стоявшей рядом с креслом старика. Манекен, обрезанный на уровне стройных бёдер, обтянут белоснежным гипюром. Неподвижное ватное тело опиралось на бронзовый витой шест, заканчивавшийся тремя лапами с острыми когтями. Множество свечей в кованых подсвечниках выхватывали из полумрака незрячее скульптурное личико: пухлые губы, нежный овал подбородка, высокие скулы, изящный изгиб бровей, тонкие руки и плечи. Она была прекрасна.

Семилетний мальчик Гриша, затаив дыхание, подкрался сзади к старику, пытаясь заглянуть ему в лицо. Но тот вдруг резко обернулся к непрошеному гостю и, сверкнув стёклами очков в чёрной круглой оправе, погрозил ему длинным белым пальцем. Слепая головка манекена стала медленно поворачиваться в сторону мальчика. Гриша, охваченный ужасом, отпрянул, попытался бежать, но ноги вросли в пол, руки повисли вдоль тела. Он закричал от охватившего его ужаса и проснулся. Кубарем скатился со своей кровати и, спотыкаясь в темноте о скамейки и табуретки, побежал через всю комнату к спящей бабушке. Нырнул с головой под её лоскутное одеяло и затаился. Кошка, спавшая в ногах хозяйки, с шипеньем метнулась ближе к печи, мерцавшей во тьме огненными стрелами из-за чугунной дверцы.

– Что ты, милый, что ты? Спужался чево? – шептала бабушка, гладя внука по голове и подтыкая ему одеяло под бока.

– Ага, – бормотал Гриша, еле дыша, – мне портной-волшебник приснился, что ты мне рассказывала, и пальцем грозил… Стра-а-а-шный…

– Да то ж сказка, и ничево боле. Спи, спи, вот удумал, – баюкала бабушка внука и тихонечко дула ему в середину лба, прогоняя дурные сны.

Гриша, сколько себя помнил, всегда жил с бабушкой. Отец с мамой умерли, когда мальчику было всего два года. От трудолюбивых родителей остался сад с фруктовыми деревьями, палисадник, засаженный цветами и розовым шиповником, да двухэтажный дом, разделявший жилища состоятельных граждан и турлучные домики[1]Лагерной слободы города Екатеринодара. Названий улиц не было с начала восемнадцатого столетия, поэтому приезжим объясняли, что слободка там, за последним кирпичным домом. Холодной дождливой осенью невозможно было выйти со двора, а редкие прохожие с трудом брели по колено в вязкой грязи. Только вдоль улицы Красная тянулся деревянный тротуар.

Вечерами Гриша забирался на широкий подоконник и смотрел в сад на чернеющие ветви и корни деревьев; ему казалось, что они тянутся к нему, пытаются выбраться из холодной земли и шепчутся с ветром, спрашивая, как пробраться в тёплый дом. А ветер стучал в стены, швырял в окна тяжёлые капли ледяного дождя. Мальчику делалось страшно. Он стремглав, чуть не теряя войлочную домашнюю обувку, отбегал от окна и усаживался напротив бабушки, поближе к натопленной, горячей печке. В очаге жадное пламя съедало остатки догорающих поленьев, вспыхивающих ослепительно-белыми и фиолетовыми отблесками. А в руках бабушки так и мелькала острая игла, позвякивая о напёрсток. И появлялись на белоснежной ткани дивные цветы, заморские птицы с длинными тонкими крыльями и коронами на изящных головках. Всё это готовилось в приданое для состоятельных заказчиц, а голос мастерицы вторил стежку за стежком, вплетая слова сказок и преданий. Иногда бабушка смотрела на внука ласковым взглядом, привлекала к себе и, целуя в щёки, приговаривала:

– Уж девчата любить будут такого гарного парнишку. Очи карие, как у мамы, с золотыми искорками. Чернобровенький ты мой, жалконький, сиротинушка бедненький!

Почему он «бедненький», Гриша не понимал. С бабушкой ему жилось привольно. Она рассказывала внуку сказки, пела песни – весёлые и грустные, когда управлялась на кухне, пекла самые вкусные пироги.

Одевалась бабушка в тканую коричневую юбку, крашенную настоем коры дуба, с такой же кофтой, сверху повязывала простой фартук из холстины. Волосы убирала в «гулю»[2].

– У нас в роду все были мастера и хозяйственные. Моя бабка знала, как плести магические кружева. Мне передать не смогла. На втором этаже сундук стоит, что дед мой сладил, когда я родилась. Спокон веку приданое загодя готовили девкам, с рождения. Там, в самом дальнем уголочке, сберегла моя матушка бабкино рукоделие. Я тебе, милый, зашью кусочек в подкладку – от злых людей. Был бы ты девкой, сделали б тебе воротничок али «кафаю»[3] украсили. А так в потайном месте курточки – и ладно будет.

С семи лет Гриша стал обучаться белошвейному ремеслу у бабушки. «Ну что ж, дело-то не мужицкое, а ты никому не рассказывай: ребята дразнить будут. Зато всегда в тепле, с белыми ручками, с красивыми барышнями будешь беседы вести. Учись, милый, учись. Что знаю, всё расскажу. Меня туточки ворожеёй кличут, а ты не слушай: у людей язык что помело. Кое-что и знаю, то-то бабы да девки с утра до ночи на нашем плетне висят. И почтенная публика не требует», – приговаривала она смеясь.

С соседями жили дружно. Григорий брался за любую работу. Мог и обмундирование казака починить, и из остатков ткани сшить какую-либо рубашечку или сарафанчик для детей бедняков. Чаще других по-соседски забегала дочка есаула Ефима, Еленка. Девочка любила гостить у них. Малышку привечали. Матери у неё не было, жила она с отцом через улицу от них. Ефим был серьёзно ранен в Кавказскую войну, рана на ноге плохо заживала, вот и обращался к бабушке-знахарке за целительной мазью. Отец души не чаял в дочери, игрушки ей привозили из самого Петербурга, нанимал учителей, заказывал наряды у дорогих портных. Девчонка росла капризная и своевольная.

Впервые Гриша увидел Еленку, когда ему исполнилось двенадцать лет. Зашла она к ним во двор, держа за руку отца, крепкого бородатого казака лет за пятьдесят, подпоясанного кожаным ремнём с серебряными бляшками, к которому был прикреплён кинжал. Маленькая девочка была одета по-городскому – в белое муслиновое[4] платьице с кружевами и оборками, на головке капор[5], украшенный атласными лентами. Её круглое румяное личико с надутыми розовыми губками и внимательными синими глазками обрамляли льняного цвета локоны.

Еленка серьёзно осмотрела дом, цветы в палисаднике, остолбеневшего Гришу и сказала со всей прямотой ребёнка шести лет:

– Не смотри так. Лучше б воды принёс попить! Ишь, нерасторопный. Да, пап?

А подросток не сразу и сообразил, о чём его просит это волшебное видение из бабушкиных сказок. Странное томящее чувство охватило его. Всё вокруг изменилось для парнишки. В тот момент он понял и, кажется, знал всегда, что эта капризная красавица, совсем ещё малышка, – его судьба. Если вдруг ей будет угрожать опасность, он, не колеблясь ни секунды, вырвет сердце из груди, чтобы спасти её!

Теперь он засыпал и просыпался с мыслями о Еленке. Надо немного подождать, пока они повзрослеют. И за это время он, Григорий, станет лучшим портных дел мастером и увезёт любимую в прекрасный город Петербург.

Он шил платья, придумывал фасоны, выписывал модные журналы – всё это было для неё и ради неё. Ткани заказывал французские, немецкие, восточные; они имели свой неповторимый запах: нежный батист пах горьковатой ромашкой, солнечный шёлк источал аромат чайной розы, плотная тафта[6] несла терпкость мускатного ореха, атласная ткань отстранённо сверкала льдом и холодом. Григорий часами перебирал рулоны, угадывая, из какой дальней страны они прибыли и какие люди создали их. Он видел руки этих тружеников: загорелые, узловатые – состарившихся работников; нежные, ловкие – подростков и юных девушек; крепкие, с широкими ладонями – коренастых мужчин. Своим «моделям» – неуклюжим, как гусыни, купчихам с их вертлявыми глуповатыми дочками – он, не глядя, доставал из-за спины несколько рулонов, зная, что только эти оттенки смогут достойно украсить женщину. И ни разу не ошибся. Шёлк, атлас, муслин с гордостью драпировали заказчиц, фигуры которых подчас необъятностью форм значительно превышали все допустимые и недопустимые нормы женской стати. И являли миру яркую красоту, заключённую в глазах и сердцах наивных женщин, по-детски смущённо разглядывавших себя в зеркале, обновлённых и неузнаваемых. Сам же одевался скромно, предпочитал в одежде оттенки чёрного цвета. Держался строго и отстранённо. Со временем его прозвали Чёрным Портным.