– А его как бы ты назвал? – с любопытством повернулся к Ульяну Данилов. – Этого Юрия – как назвал бы?
– Ними миримэкли, – буркнул Ульян.
Данилов не мог сдержать смеха: эти слова значили «пестрый глухарь». У тунгусов глухарь – символ глупости и доверчивости. Но вот тут Ульян, пожалуй, ошибся, ох ошибся!..
– Далеко ходить, Федор? – спросил тунгус.
– Да нет, почти рядом. Где вчера были.
– Плохо! Близко! – вздохнул Ульян, которого хлебом не корми, дай только пройтись пешком: знать, напоминали о себе те времена, когда он отмеривал расстояние не верстами (даже слово такое было ему раньше неизвестно!), а днями пути. Он томился в Нижграде еще сильнее, чем Данилов, и тот не мог не улыбаться, вспоминая, как во время поездки в Хворостинино Ульян порой выскакивал из повозки и не то шел, не то бежал вдоль дороги, углубляясь в окрестные леса, хоть в малой степени утоляя тоску по тайге. Впрочем, здешние леса он всерьез не воспринимал и сокрушенно постанывал иногда: «Это не сигикат, нет, это конули![27]» Однако в городе он никогда не шел рядом с Даниловым – всегда на несколько шагов отставал. Тоже давала себя знать привычка таежника, тем паче таежника-золотоискателя, – привычка прикрывать от нападения спину напарника, несущего добычу, высматривать того, кто может выстрелить в него.
Что и говорить, Данилов и сам даже в городе, даже вдали от тайги, даже в России (так сибиряки называли те края, что лежат западнее Урала) не мог отделаться от привычки отовсюду ждать подвоха, это в лучшем случае, нападения зверя ли, человека – это в худшем. Человека, который выстрелит в спину…
Именно так погиб Василий Хворостинин, и воспоминания об этом иногда налетали на Данилова, словно черные вороны с железными ключами!
Чтобы отогнать злую стаю, которая норовила заклевать его до смерти, Федор Иванович ускорил шаги, таращась по сторонам и надеясь отвлечься.
После размашистого Енисейска, его родного города, после долгих лет, проведенных в тайге, все здесь казалось как бы тесноватым. Нижград выглядел неряшливым, построенным беспорядочно и нелепо; его уродовали овраги, отлоги которых были утыканы низенькими, бедными домишками и куцыми огородиками. Волга и ее высокие правые берега несколько примиряли с общим впечатлением, но и Волге, конечно, оказалось далеко до Енисея. Если бы не данная Василию Хворостинину клятва, Данилов никогда бы сюда не приехал! Однако ему следовало выдать замуж дочь Хворостинина – и при этом позаботиться о том, чтобы она не попала в кабалу к Широковым.
* * *
Об этой семейке Данилов был наслышан и от самого Хворостинина, и от Аси. Василий Петрович упоминал о Широкове-старшем со смесью самой горячей дружбы с такой же горячей ненавистью; Ася тоже ненавидела человека, погубившего ее отца. Почему же этой свадьбе непременно следовало состояться?! Да потому, что Хворостинин был человеком слова и до самой смерти оставался верным обещанию, которое дал другу, впоследствии предавшему его. Что же касается Аси…
У Федора Ивановича сложилось не слишком лестное мнение об этой девушке. Высокая (ростом почти с него), худая, бледная, застенчивая порой до неуклюжести, она была совершенной противоположностью сибирячкам, которых Данилов считал самыми привлекательными женщинами на свете. И дело было не только в их свежих бело-румяных лицах, не только в их приманчивой стати. Если Ася превосходила многих из них начитанностью (Хворостинин хвалился своей домашней библиотекой, а вот в Енисейск газеты и журналы поступали с огромным опозданием, книжные же собрания имелись только у немногих лиц, в числе которых, на счастье Данилова, был его отчим, местный промышленник), то сибирячки обладали такой жизненной силой, о которой Ася Хворостинина могла только мечтать.
Впрочем, от одной такой «жизненной силы» Федор Данилов некоторое время назад и сбежал в тайгу безвозвратно, так что все хорошо в меру!
Ася, даже после всех перенесенных унижений, соглашалась выйти за Никиту Широкова, потому что этого пожелал в свое время ее отец. Но однажды она невзначай призналась Данилову, что намерена восстановить Широкополье, где когда-то, еще в детстве, частенько гостила и которое осталось в ее памяти истинным образцом красоты. Теперь Широковы обеднели, имение было разорено. А вот у Аси появились деньги, и она лелеяла надежду, что ее дети будут когда-нибудь жить в этом прекрасном доме, гулять в этом прекрасном саду, что им будут принадлежать окружающие поля и леса, ныне проданные за долги, но Ася эти просторы мечтала откупить!
Данилов, надо сказать, давно усвоил, что впечатления детства теряют свои обаятельные краски, когда человек взрослеет. И подозревал, что Асей владеет не столько желание вернуть прошлое, сколько страстная охота восторжествовать над теми, кто унижал, отвергал ее, кто стал причиной ссылки отца – и его гибели. Ну что ж, это Федору Ивановичу было вполне понятно, хотя он не слишком-то верил, что Ася выдержит взятую на себя роль. Наверняка она была когда-то влюблена в Никиту Широкова и продолжает любить его до сих пор, несмотря на все обиды и горести, причиненные ей Широковыми.
Ох уж эти вечные Сандрильоны с их терпеливым ожиданием глупого как пробка и явно подслеповатого принца с запыленным, изрядно потрескавшимся стеклянным башмачком![28]
Федор Иванович еще не видел жениха (Никита должен был встречать невесту и ее посаженого отца, то есть Данилова, в Широкополье, где и предстояло венчаться в местной сельской церкви), но, судя по описаниям, он должен напоминать Юрия Хохлова, с которым его нынче познакомила Ася и который тискался под лестницей с Марфой.
Данилову этот молодой человек сразу показался очень себе на уме! Одежда его выглядела поношенной и не больно-то хорошего вкуса, однако Федор Иванович, который совсем недавно сам начал одеваться комильфо, относился к этому снисходительно. Он и сам порой взирал на свое отражение в зеркале озадаченно, а по утрам, спросонья, так и вовсе себя не узнавал, поскольку в снах своих оставался прежним: заросшим бородой, с волосами, стянутыми замызганным платком, чтобы не мешали работать, иногда в накомарнике; видел себя одетым в перемазанный глиной и землей зипунишко, в такие же грязные штаны и сапоги. Руки его, теперь ухоженные и обтянутые лайковыми перчатками, еще недавно были покрыты цыпками, пальцы сбиты, а ногти обломаны от непрерывного перебирания камней и комков глины в промывочном лотке – в надежде, что повезет и он сможет отыскать наконец в грязной воде достойный самородок, и не один.
Ну что ж, ему однажды повезло, очень повезло!
Хоть и не с промывочным лотком…
Почему Юрий Хохлов (этот пестрый глухарь, по словам Ульяна) столь своевременно появился около дома мадам Сюзанны, куда обманом завезли Асю? Этот вопрос не давал Федору Ивановичу покоя.
Опоздай Юрий буквально на минуту, и следов этой простодушной девушки было бы не найти даже Данилову, хотя ему не раз приходилось в тайге идти по следу зверя или врага, чтобы настигнуть их.
Появление Юрия – счастливая случайность? Нет слов: жизнь не раз убеждала Данилова в том, что счастливых случайностей происходит иногда так много и они так ловко сходятся одна к одной, что в них даже не верится. И все-таки следовало хорошенько поразмыслить над этим вопросом. Тем более что необходимо было выяснить, куда пропала подлинная госпожа Брагина и почему вместо нее Асю встретила мадам Сюзанна.
Госпожа Брагина перепутала время встречи, и вышеназванная мадам воспользовалась этим, проворно придумав жуткую историю про заразного постояльца? Ну, господа… эта случайность относилась именно к разряду тех, в которые Данилов не был готов поверить!
Размышляя, Федор Иванович добрался наконец до известного ему дома на Ильинке, но обнаружил его запертым. Ася рассказывала, что ставни все были заложены болтами, а дверь закрыта на замок. Так же обстояли дела и сейчас.
