Я начинал понимать, откуда взялись эти вздорные идеи.
— Ритуалы у нас есть, — я постарался говорить как можно убедительнее. — И я тоже участвовал в одном таком. Но в причастии используют хлеб и вино, а вовсе не мясо и кровь. Хлеб для причастия выпекают специально. Моя мама пекла такие маленькие хлебцы... Но христиане говорят, что с хлебом и вином происходит пресуществление, и после этого они превращаются в плоть и кровь.
— Ах, вот оно в чем дело! — сказала Эйвлин.
— Да, это могучий обряд, — настаивал я. — В нем заключена тайна!
— Что, вот в этих маленьких хлебцах — тайна? — Она презрительно щелкнула пальцами. — Из-за этого выдуманного колдовства вы смеетесь над проклятиями? Ты, видно, и в самом деле дурак!
— Да не боюсь я твоих проклятий! — воскликнул я и попытался объяснить ей суть таинств Христа, рассказать о Его победе над смертью и адом. Пришлось объяснять, что Христос был Богом и человеком в одно и то же время. Конечно, я запутался, сбился на проповедь. Эйвлин скептически посматривала на меня, время от времени вставляя едкие комментарии. Наконец, я сдался и опять угрюмо заявил, что не боюсь никаких проклятий.
— А-а, все вы так говорите, — она пренебрежительно махнула рукой. — А сами боитесь миледи. И ты будешь бояться меня, потому что на мне проклятие. Вот увидишь!
— Нет, не буду! — взорвался я. — Я ведь сам вызвался помочь тебе. Вот ты говорила, что сегодня будешь перестилать постель миледи. Хочешь, я помогу?
Она подняла брови, но, подумав, согласилась. И я помогал ей, как мог, отчасти потому, что хотел помочь, отчасти из-за того, чтобы доказать: не боюсь я никаких проклятий! Только к концу дня я заметил ее самодовольную улыбку и начал подозревать, что меня просто используют, действительно, как дурака.
И все же я помогал ей. Помогал и на следующий день, и потом. Иногда она просила меня помочь, иногда я вызывался сам, доказывая, что мне нипочем все проклятия на свете и уж тем более какая-то леди Моргауза с Оркад. Я бы, наверное, не стал этого делать, но эта пухленькая Эйвлин оказалась хитрющей. Я сталкивался с такими женщинами на рынке. А Эйвлин могла бы дать им сто очков вперед. Ей бы больным скотом торговать, с ее-то острым язычком и чувством юмора. Единственное, что ее могло приструнить, — ее хозяйка. Мне пришлось пару раз столкнуться с леди Моргаузой, и она понравилась мне еще меньше, чем при первой встрече. Она же вообще не обращала на меня внимания. Я заметил, что Эйвлин разительно менялась, когда леди Моргауза появлялась неподалеку, и даже после того, как она уходила, девушка еще долго оставалась молчаливой и подавленной.
Когда я помогал Эйвлин прибираться в комнате хозяйки, я озирался по сторонам, но не находил никаких доказательств магических занятий леди Моргаузы. Да, у нее в покоях было несколько книг, но мне-то почем знать, что это были за книги? Мордред настаивал на том, что его мать никакая не ведьма, а ее репутация — просто выдумка, чтобы как-то объяснить ум, красоту и умение управлять королевством. Ну, и еще потому, что она все-таки особенная женщина. Так и брат мой, говорил Медро, тоже выглядит не как все. Вот тут я с ним был решительно не согласен. Лорд Гавейн совсем не походил на мать. Наверное, сказал я себе, он просто хочет, чтобы так оно и было.
Прошли две-три недели, и Руаун решил, что Гавейн и Медро должны, наконец, поговорить и уладить свои разногласия. Однажды днем он пригласил Медро к нам в хижину и задержал его допоздна, не предупредив Гавейна о том, что у нас гости. Они как раз вели обычный непринужденный разговор, когда открылась дверь и вошел лорд Гавейн. За дверью уже сгущались сумерки, шел дождь, так что мой хозяин промок и выглядел усталым. Войдя, он первым делом заметил Медро. Оба замерли. Мне показалось, что сейчас хозяин повернется и опять выйдет под дождь, то ли в конюшню, то ли еще за чем. Руаун вскочил, приветствуя Гавейна, и предложил ему меду. Лорд Гавейн даже не посмотрел на него. Он стоял, не отрывая глаз от брата.
Мордред тоже смотрел на него. Два лица, темное и светлое, не выражали ничего, только глаза блестели холодно и жестко. Миг, и лорд Гавейн одним широким шагом пересек комнату и встал перед братом, глядя на него сверху вниз. Через так и оставшуюся открытой дверь в дом струился мокрый ночной запах. С плаща рыцаря уже натекла небольшая лужица на полу.
— Что ты здесь делаешь? — лорд Гавейн задал вопрос совсем тихо, но очень опасным голосом.
Мордред встал возле очага, и стряхнул с плеча золу. Он посмотрел на Руауна и нерешительно улыбнулся.
— Меня пригласили в гости, брат. Но если ты недоволен, я уйду.
Лорд Гавейн в свою очередь оглядел нас двоих.
— Я верю, что тебя пригласили. Но я спросил, что ты делаешь?
— Вот, на арфе играю. Как ты меня учил. Что в этом плохого?
— Ты понимаешь, о чем я спрашиваю. — Лорд Гавейн пристально смотрел на брата. Вода проложила на его лице крохотный ручеек от волос через щеку. В свете очага лицо стало казаться бронзовым. Его голос изменился, приобрел еще большую глубину и серьезность. — Помнится, ты хотел стать героем, таким же, как Кухулин, обрести силу, отвагу и честь. Что случилось потом? Почему ты променял все это на ночные нашептывания? С какой стати ты возмечтал о пурпурном плаще?
Мне показалось, что в глазах Мордреда мелькнула мглистая пелена. Наверное, все-таки показалось, потому что в следующую минуту он улыбнулся, печально и с какой-то внутренней болью, и теперь я уже не помнил этого промелька.
— Ты настолько жестокосердный? — спросил Мордред брата. — Для тебя ничто и твоя семья, и твоя родина? А ведь ты любил все это когда-то. Неужто ты променял нас на белого коня, светящийся меч и место за столом Пендрагона?
— Я ничего и ни на что не менял, — ровным голосом ответил рыцарь. — Я отдал всего себя Свету. Заметь, не Артуру, а Свету. Как бы дорого мне не пришлось заплатить за свое решение, оно того стоило. Ты ведь в таком же положении, Медро? Только отдал ты себя Тьме, не так ли?
Медро быстро подошел к двери и встал, держась за щеколду.
— Мне нечего здесь делать, — напряженным голосом произнес он. — Руаун, завтра, как договаривались, идем на охоту. Доброй ночи, Гвальхмаи. — Медро вышел, закрыв за собой дверь.
Руаун сердито посмотрел на Гавейна, но промолчал.
Хозяин тяжело вздохнул, расстегнул плащ и некоторое время держал его у очага. Потом сел и посмотрел на нас.
— Не верьте Медро, — промолвил он тяжело. — Что бы он не делал, нам это не на пользу.
Руаун ничего не сказал. А я тем более не знал, что сказать. Понятно, что милорд плохо относится к брату. Наверное, у него есть основания. Через некоторое время, чтобы прервать молчание, я предложил хозяину мед. Может, он еще что-нибудь скажет? Но он взял мед, стряхнул узкой рукой капли дождя с волос и начал неторопливо прихлебывать горячий напиток.
Следующим днем я отправился к Эйвлин. Постучал в дверь и не услышал ответа. Пришлось постучать еще раз. На этот раз мне ответили: «Входите». Я толкнул дверь и замер на пороге. В комнате, спиной ко мне сидела перед зеркалом леди Моргауза. Она завязывала собранные черные, как смоль, волосы золотой нитью. Льняная сорочка, ее единственная одежда, не скрывала ни единого изгиба совершенного тела. В зеркале отражалась моя вытянутая физиономия и открытая дверь. Наши глаза встретились опять же в зеркале. Ее лицо мгновенно преобразилось. Губы сжались в тонкую злую полоску. Я не мог дольше смотреть ей в лицо, уж больно оно стало страшным, и опустил глаза.
— Ты что тут делаешь? — вопреки ожиданиям, голос ее звучал мягко, но способен был проморозить до костей.
— Э-э, Эйвлин, я к Эйвлин пришел, — с трудом вымолвил я. — Мы собирались вместе крышу чинить.
— Она обойдется без твоей помощи. Ступай. Хотя нет, погоди. — Она встала и подошла ко мне. Пришлось отвернуться от зеркала. Мне очень хотелось оказаться где угодно, лишь бы не здесь. Может, убежать? Да только я понимал, что не получится. Кровь во мне словно превратилась в глыбу льда. — Ты ведь слуга Гвальхмаи, так?
