СУСЛО*

*система условностей современного легковерного общества

КАСТРЮЛЯ

Умом кастрюлю не понять,

Кастрюлю литром не измерить,

У ней особенная сталь –

В кастрюлю можно только верить!

Эту кастрюлю мне подарила тёща. На эмалированной белой поверхности кастрюльки была изображена семья медведей. Традиционный для этой местности сюжет. Семья: папа-медведь, мама-медведь и три отпрыска – мальчик-медведь, девочка-медведь и младенец-медведь неопределённого пола. Папа-медведь занимал своим телом большую часть картинки, тем самым подчёркивал патриархальный взгляд на мир в этой части земного шара. Более того, штанов на папе-медведе не было – только свитер. Но художник тактично, видимо из-за традиционных предрассудков, связанных с обнажённым телом, решил не изображать причинное место таёжного зверя, а как бы закрыть интригующую часть тела воображаемым мехом, оставив при этом все паттерны вторичных половых признаков самца. Мама-медведь была одета в традиционное платье-фартук в горошек и держала на руках медведя-младенца. Особенно мне понравилось, как художник изобразил глаза медведицы: две дуги полуокружности со штрихами ресниц были изогнуты вниз и создавали иллюзию потупленного вниз взгляда, покорности мамы-медведя, тем самым ещё больше подчёркивали прочные патриархальные устои российского общества. Совершенно очевидно, что мама-медведица с младенцем-медведем – это прямая аналогия на известную русскую икону, озарявшую своим светом многих моих соотечественников на протяжении смутных и мрачных веков нашей непростой истории. В дополнение к вышеописанному сюжету, вся картинка была усеяна грибочками, листочками, птичками, ягодками, тыковками и прочими ми-ми-ми, что ещё больше нагнетало иллюзию изобилия и сытости. И хотя в кастрюле могло и не хватать еды на всю эту медвежью ораву, всё равно картина рога изобилия компенсировала собой такую мелочь как еду.

С едой в России принципе всегда было не очень. Те, кто постарше, наверняка помнят истории прадедов о предвоенном голодоморе и вечных советских очередях в гастрономы за едой и провизией. Очереди застали даже мои родители в начале девяностых, и ситуация начала мало-мальски выправляться только в нулевых с приходом в страну того дикого капитализма, которым запугивали и дразнили наших медведей-бабушек и медведей-дедушек все семьдесят лет советской истории. Потому наличие в доме такой счастливой кастрюли вполне оправдано, и напоминает о пережитых нашей страной несчастьях в прошлом и об их отклике в настоящем.

Конечно, тёща никакую кастрюлю мне не покупала, а просто купилась на эту кастрюльку. И даже не на кастрюлю, а на мастерский маркетинговый дизайн эмалированной поверхности, где каждый квадратный миллиметр узора взвешен, продуман и направлен своим безжалостным бизнес-лезвием в нежную неподготовленную медвежью-душу постсоветского покупателя. Даже ежу понятно, что всякое общество зиждется на фундаменте пластов вековых традиций. И если выдернуть последний пласт – веру в советскую культуру и страх перед культом Сталина – останется пласт предыдущий, и даже не пласт, а что-то отдалённо напоминающее нотки воспоминаний о былом и прежнем величии, смешанном с ароматами псевдо-христианских суеверий, предрассудков и страхов. Добавить к букету две-три капли зловоний абсолютно негуманистической рыночной экономики, галлон федеральной пропаганды, нацеленной на псевдо-славянские ценности, то получим одеколон «Русь», прошибающий не только медведей, но даже тираннозавров, которые в нынешнее время нередкий зверь в среднеевропейских лесах. Поэтому совершенно справедливо замечено мудрыми мира сего, что это не человек покупает товары, а товары торгуют людьми. Вот и мою тёщу купила кастрюля.

Но, тем не менее, мне нравится эта кастрюля. Как только я её увидел в первый раз, я понял самое важное зерно в этом псевдо-славянском натурализме – это талант художника. Мастер, писавший в компьютерной программе сюжет счастливых медведей, сохранил свою душу. Или душа не оставила своего художника, как хотите. Откуда я это взял? По глазам папы-медведя. Они не выражали счастья или удовлетворённости от наличия под ногами грибочков или вечно беременной мамы-медведицы. В них застыло выражение чего-то среднего между состоянием отрешённости, здорового ужаса и непониманием того факта, что он, дикий таёжный медведь, забыл на этой кастрюле. Я прокрутил в своём воображении сцену, как этот милый зверь в домашнем свитере вырывается с эмалированного изображения, вырастает до своих естественных размеров и разносит к чертям собачьим склад и полки супермаркета. Отдельно и с особенным садизмом расплющивает свою эмалированную тюрьму о белый кафель пола. Потом через консервные заросли стеллажей пробирается к отделу алкоголя, берёт две бутылки водки, встаёт на задние лапы, и абсолютно цивилизованно подходит к последней кассе. Одна кассирша не смогла убежать с остальными ошалевшими покупателями, а осталась сидеть прикованная ужасом к рабочему месту. Медведь подходит к ней и даёт две бутылки со словами: «Пакет не нужен». Кассирша пробивает водку, ставит бутылки на конвейерную ленту и машинально говорит: «С Вас восемьсот сорок два рубля». Медведь подходит к соседней кассе, выворачивает кассовый аппарат и достаёт жменю пятитысячных купюр. Вежливо суёт комок розовых бумажек кассирше. Она берёт и начинает также на автопилоте пропускать деньги через купюроприёмник и считать сдачу. Косолапый берёт с ленты водку и уходит по направлению рядов дорогих бутиков. Не останавливаясь, прямо на ходу зубами отгрызает пробку и залпом опустошает содержимое. На пути появляется самый смелый охранник, наставивший на мишку электрошокер (огнестрельное оружие ему не полагается), и дрожащими то ли губами, то ли зубами произносит: «Мэ-мэ-мэнты еидут! Сту-той косматик!». Медведь, не обращая совершенно никакого внимания на угрозу, разбивает о голову охранника пустую бутылку из-под водки, тем самым вырубает беднягу, садится на кресло-скамейку рядом с бутиком нижнего белья и начинает то ли выть на лесном наречии, то ли реветь от иррациональной безысходности. И через этот истошный вопль можно даже различить слова, если научиться говорить по-медвежьи.

Резкий звук сигнализации, раздавшийся за окном, отвлёк меня от созерцания медвежьего рёва, и картинка пропала навеки. Для меня до сих пор остаётся загадкой то, почему художнику позволили изобразить столь выразительный звериный взгляд среди такой мимишной картины домашнего уюта. Я объясняю себе так: возможно, целевая группа покупателей – это женщины постсоветской России, поэтому куда и как смотрит медведь просто неважно. Важно лишь то, что медведь есть, создаёт своим присутствием требуемую иллюзию, а большего и не надо. А возможно, что только я вижу в этих глазах ужас и трепетное пламя вопроса к мирозданию: что хозяин тайги забыл на этом фрик-шоу эмалированных уродцев? Я не единожды думал, что какая-нибудь штампованная кастрюля из целой партии могла бы занять почётное место в тематической экспозиции Третьяковской галереи, посвящённой теме культурных срезов поколения или эпохи. Представляете, идёт экскурсовод и рассказывает фотоаппаратам и планшетам туристов: «Уважаемые фотоаппараты и планшеты, обратите своё внимание на уникальный шедевр современного штампованного искусства – «Медведи на кастрюле». Неизвестный мастер нелегального венесуэльского завода очень точно угадал славянский сюжет. Как вы видите, самобытность этой работы заключена в невыразительно прекрасном взгляде медведя-патриарха как бы в никуда, что особенно подчёркнуто контрастом традиционных суеверий. Что же, перейдём к следующему экспонату…». Хотя нет, такого не случится. Слишком изысканное произведение для современного потребителя, готового довольствоваться просто копией голой мраморной античной бабы, вырезанной на станке и пропущенной через призму восприятия дизайнера Васи Затупкина, который про античную Эллину знает ровно столько же, сколько и балерина Большого о финслеровой метрике. О чём может свидетельствовать тот факт, что этот Вася отрубил своей мраморной бабе руки, так сказать с претензией на античный шик Венеры.