Довольно загадочной представляется роль Лебедя и в истории с комбатом Юрием Костенко, бросившей мрачную тень на ПМР. Костенко — один из тех персонажей, которых выдвигает любая, особенно же гражданская, война и в которых подлинная удаль и отвага сочетаются с уголовщиной и очень большой жестокостью. По типу он близок к знаменитому сербскому Аркану [652], снискавшему мрачную славу во время войны в Хорватии и Боснии. Подобная слава окружала Костенко к концу военных действий в Бендерах, и по сумме предъявленных ему обвинений прокуратурой ПМР против него было возбуждено уголовное дело, а сам он помещен в СИЗО, со строжайшим запретом прокурора Б. Лучика кого-либо допускать к подследственному без его, Лучика, личной санкции.
Далее, однако, — это известно мне со слов самого Лучика — произошло следующее: в СИЗО прибыла группа людей из комендатуры 14-й армии и, пользуясь магически звучавшим тогда для всех в Приднестровье именем командарма, потребовала выдачи Костенко. Последний был увезен в неизвестном направлении, а позже полуобгоревший его труп был обнаружен в окрестностях города в сожженной машине. Экспертиза установила как личность убитого [653], так и то, что предварительно он был застрелен. Кисти рук были отрезаны, и это еще и сегодня дает основания многим в Приднестровье [654] утверждать, что он жив. Лица же, увезшие его из СИЗО, исчезли и, по имеющимся данным, представляли группу, специально присланную для проведения данной операции из Москвы.
Поскольку Костенко подозревался в том, что он занимался нелегальным рынком вооружений, и при этом речь шла об очень высоком уровне его связей в Москве, возможные неприятные разоблачения были предотвращены устранением Костенко. Напротив, все грехи последнего — в той мере, в какой о них, конечно, можно говорить без материалов так и не состоявшегося судебного расследования — пали на Приднестровье. Поползла грязная сплетня о здешней оружейной мафии, а затем генерал Лебедь пошел в открытую атаку на руководство ПМР, щедро раздавая охочей до скандалов прессе интервью на тему о чудовищной коррупции, будто бы до мозга костей разъевшей «мафиозную республику».
Вряд ли нужно долго распространяться на тему о том, как подрывала позиции республики эта целенаправленная кампания по ее дискредитации: будучи непризнанной, она в несравненно большей степени, чем государства, обладающие официальным статусом, зависела от благоприятного или неблагоприятного общественного мнения о ней. А в какой мере даже и «признанные» зависят от такого мнения, прекрасно показал пример Ирака, Югославии — теперь вот и самой России. Собственно, управляемая кампания Лебедя по разоблачению «приднестровской коррупции» была явлением того же рода. Корни ее лежали не в области нравственности, а в сфере московской и международной параполитики, в свою очередь тесно связанной с геополитическими интересами ведущих мировых игроков.
Все большее подтверждение получала информация, полученная от одного из офицеров Министерства национальной безопасности Молдовы, согласно которой Лебедю отводилась роль «тарана в сбросе правительства ПМР» [655]. А час окончательного презрения наступил в октябре 1993 года, когда командарм пошел ва-банк и, пользуясь сложившейся политической ситуацией, с целями, относительно которых вряд ли можно иметь сомнения, выступил с заявлением об участии граждан Приднестровской Молдавской Республики и военнослужащих батальона «Днестр» в качестве «наемников» в защите здания Верховного Совета Российской Федерации. Генерал, как рассказывали мне в Кишиневе, при просмотре видеозаписей не брезговал самолично обводить карандашом на стоп-кадрах лица «виновных».
Однако не исключено, что игра генерала была еще более «черной», и об этом довольно подробно пишет в своей книге «Дубоссары: 1989–1992 гг.» [656] В. Дюкарев, опираясь при этом на информацию, прозвучавшую на сессии Верховного Совета ПМР, депутатом которого Лебедь был еще совсем недавно триумфально избран. Очевидцы событий у Останкинского телецентра говорили, что подразделения, штурмовавшие его под приднестровскими флагами, отличались выправкой и слаженностью действий, которыми могут похвастать даже не все военные. И уж тем более не отличались лишь начинавшие складываться в регулярную армию приднестровцы. Кроме того, вылететь последние могли только на самолетах 14-й армии, но для этого требовалось запрашивать воздушный коридор у Украины и России, что мог сделать исключительно сам командарм. Напрашивался зловещий вывод, но раньше, чем он был озвучен, генерал поднял руки вверх и со словами: «Сдаюсь! Вы меня переиграли! Честь имею!» — покинул зал.
Кроме того, Лебедь еще раз попытался использовать ситуацию для того, чтобы свести счеты с обретшими новое место жительства в Приднестровье бывшими сотрудниками рижского ОМОНа. Именно А.И. Лебедем были раскрыты для «широкой общественности», а конкретнее — для латвийских спецслужб и пристрастных, антиприднестровски настроенных СМИ псевдонимы В. Шевцова [657] и Н. Матвеева [658]. Особую пикантность ситуации придавало то, что предварительно они были «раскрыты» самим Шевцовым в личной доверительной беседе с Лебедем. В начале 1995 года МВД и МНБ Республики Молдова совместно со спецслужбами Латвийской Республики была разработана спецоперация по захвату и вывозу Матвеева и Шевцова в Латвию. Подобное уже было проделано в ноябре 1991 года: несколько сотрудников рижского ОМОНа, при содействии полиции Молдовы были вывезены из Тирасполя в Латвию, где их заключили в тюрьму и, по слухам, пытали. Нечто подобное готовилось снова.
Для координации операции в первой декаде января 1995 года в Кишинев спецрейсом из Риги прилетел министр внутренних дел Латвии Адамсонс с сотрудниками своего спецподразделения, и вслед за ним прибыл руководитель этого подразделения Раймондс Рожкалис. Дело, однако, кончилось мыльным пузырем — не в последнюю очередь благодаря оперативным действиям руководства ПМР, сумевшего опередить ход событий. 10 февраля 1995 года президент Игорь Смирнов направил информационное письмо Филиппу Хану, главе миссии ОБСЕ в Молдове, в котором говорилось, в частности: «…Спецподразделению МВД Молдовы, подготовленному к осуществлению этой операции, дано распоряжение в случае провала операции по захвату ликвидировать Шевцова и Матвеева». Дело грозило резким обострением ситуации в регионе, и подготовленную операцию свернули.
Что же до доносов командарма осенью 1993 года, то они сыграли колоссальную роль в переходе российского руководства к политике экономических санкций по отношению к Приднестровью, что резко понизило и без того не слишком высокий жизненный уровень населению. Было очевидно, что ставка откровенно делалась на «восстание масс». Когда же в марте 1995 года приднестровская делегация выехала в Москву в надежде добиться ослабления блокады, комендант Бергман тут же обрушил на столицу новый шквал сигналов о будто бы направляющихся в нее все тех же «ужасных боевиках» с целью сорвать 3-й Конгресс русских общин, где ожидалось выступление Лебедя. Кроме того, генерал уже совершенно открыто поддерживал немногочисленных, но очень активных сторонников перевода молдавского языка на латиницу и в ПМР. Было ясно, что вмешательство командарма в острый и отнюдь не чисто лингвистический спор о графике языка, носителем которого сам он к тому же не являлся, было откровенным вызовом и преследовало сугубо политические цели.
Еще большим вызовом было пристрастное вмешательство генерала в дело Илашку [659]. В дело это уже активно вмешались румынский Патриарх, обе палаты румынского парламента, президент и МИД Румынии. К нему было привлечено пристальное внимание Вашингтона. «Нарушение прав человека» — страшное для целых стран, не подлежащее обжалованию обвинение — нависло над Приднестровьем. Уже тогда крошечная непризнанная республика столкнулась с тем, с чем только во время чеченской кампании столкнулась Россия: с холодным равнодушием в ответ на предъявляемые, казалось бы, бесспорные свидетельства зверств террористов, с тем, что «мировое сообщество», говоря о правах человека, подразумевает всегда и везде только права тех, кого, по сугубо политическим соображениям, считает «своими». Вот и почти восемь лет спустя делегация ОБСЕ, прибывшая в Тирасполь, поспешила встретиться с отбывавшим заключение Илашку — несмотря на собственное признание последнего: «Сколько людей убил я здесь, в Тирасполе, только просто пропадали, и все — нету» [660]. И вот этой-то заведомо крапленой картой «прав человека» в бытность свою в Приднестровье решил поиграть генерал Лебедь.
