Разумеется, проблема не нова; как центральная для Запада она обозначилась еще в начале XX века, и это президенту Франции Жоржу Клемансо, знаменитому «Тигру», принадлежат слова: «Наступает время, когда капля нефти значит для государства и народа столько же, сколько капля крови»*. Но в конце столетия актуальность этих слов возросла многократно, особенно если учесть, что в III тысячелетие человечество, несмотря на все разговоры об альтернативных источниках энергии, вступает с преобладанием традиционных углеводородных энергоносителей: нефти, газа, угля. И кровь последних войн XX столетия — от Ирака до Чечни — оказалась густо перемешена с нефтью.
Первой войной нового типа, войной XXI века стала война в Заливе, и эту констатацию можно считать уже общим местом. Однако до сих пор под этой новизной подразумеваются, в основном, технологические особенности войны; между тем с точки зрения некоторых экспертов как раз такая «новизна» далеко не столь бесспорна, как представлялась в дни войны в Заливе и сразу же после нее, когда общественное сознание было подавлено телевизионными образами будто бы точечных ударов. Реальность же, скрытая за фасадом блестяще сконструированного пропагандистского мифа, оказалась несколько иной, на чем я подробнее остановлюсь ниже.
Но до сих пор за рамками внимания большинства пишущих о войне в Заливе [138] остается другой ее аспект, с которым и соотносится, на мой взгляд, ее подлинная новизна. А именно: то, что она стала первой в XX веке войной, развязанной сверхдержавой при отсутствии сколько-нибудь соизмеримого геополитического соперника. СССР, хотя формально и продолжал еще существовать, не только не использовал своих возможностей для того, чтобы осадить США, но и реально способствовал расширению сферы влияния своего бывшего противника и обретению войной совершенно нового качества: войны коалиции стран Запада [139], осуществляемой как карательная операция против энергоресурсной страны Третьего мира. А формальная опора на ООН и СБ показала, что, с концом «Ялты и Потсдама», началась неизбежная эволюция этих международных организаций, отражавших структуру и баланс сил, сложившихся после Второй мировой войны и с изменением этого баланса неотвратимо меняющих свои функции.
Прежде всего по этим своим характеристикам, а не только по числу вовлеченных в конфликт стран, произведенным разрушениям и числу жертв война эта и заслуживает данного ей определения субмировой. Ведь после 29 ноября 1947 года, то есть после принятия резолюции ООН о разделе Палестины, в этом регионе уже состоялось несколько арабо-израильских войн, а также ливанский кризис и иракско-иранская война, именуемая иногда первой войной в Заливе; по числу жертв и длительности последняя превзошла каждую из арабо-израильских войн. И в иных условиях, то есть при сохранении СССР как сверхдержавы, вторая война в Заливе, несомненно, осталась бы просто иракско-кувейтской, то есть локальной войной, и не приобрела бы черты войны миров, которые столь впечатляющим образом зафиксировал в своем дневнике, найденном в окопе на окраине Кувейт-сити, безвестный иракский солдат. «На второй день наземной войны бои и налеты тяжелых бомбардировщиков интенсивно продолжались в небывалых масштабах. Они применили все виды техники: самолеты, танки, артиллерию, бронемашины, ракеты дальнего действия [140] и все разновидности наступательных и оборонительных вооружений, которые ранее были разработаны в Европе и повсюду в мире для использования их армиями коалиции в Третьей мировой войне с Восточным блоком [141]… Да погибнет Запад! Да погибнут и трусы, которые объединились с ним» [142].
Парадоксальным образом эту интуитивную догадку сброшенного в бездну отчаяния рядового разгромленной армии подтверждает холодный анализ одного из американских генштабистов: «Мы всего лишь применили военную доктрину, разработанную для войны с советскими вооруженными силами. На протяжении всей своей карьеры я готовился к этой войне, и разница заключалась лишь в том, что изменилась территория. Мы готовились сражаться в Европе» [143].
* * *
Активизация соперничества великих держав в зоне Персидского залива, именуемого «великим водным путем древности», относится к началу XX века. До этого здесь безраздельно господствовала Англия, и русский консул в Багдаде А.Ф. Круглов писал в апреле 1900 года: «Порты Персидского залива не видят почти никаких военных судов, кроме английских, претендующих на какое-то особое право наблюдать за водами, которые они, досконально изучив, стали считать как бы своими» [144]. И он же, чуть позже: «Все изменилось до неузнаваемости; точно электрический ток прошел по всей Европе, направлявшей свои взоры на этот теплый залив, роль которого в общегосударственной мировой политике получила уже другое значение, другой смысл… И нам, русским, придется, вероятно, выступать со всею своею энергиею, чтобы быть в состоянии отстоять право на преимущественное участие в делах южноперсидской окраины».
Одна за другой державы, претендующие быть великими, стремились показать здесь свой флаг. Показала его и Россия — и как! В декабре 1901 года в Залив вошел легендарный «Варяг», произведший настоящий фурор, — не только широтой и приветливостью команды, так резко контрастировавших с английским типом поведения, но и сиянием электрических огней, каких еще не было у британских военных судов. Этому образу блистательного [145] могущества, сияющего величия России суждено было продержаться целое столетие, чтобы рухнуть в конце его и явить позорное зрелище американского десанта, высаживающегося на палубу российского танкера, обвиняемого в незаконной, в обход международных санкций, транспортировке иракской нефти.
То, что подобные санкции и подобный контроль США стали возможны, и есть главный итог войны в Заливе, для получения которого Россия, еще в форме СССР, приложила недюжинные усилия. Противоборство начала века сменилось добровольной капитуляцией и сдачей даже региональной роли, что было зафиксировано как на Западе, так и в странах Персидского залива — как, впрочем, и повсюду в мире, за исключением России, переживавшей эйфорию утопического партнерства с Западом.
Между тем для Запада и, в первую очередь, для США речь шла вовсе не о партнерстве, а о доминировании в регионе, к своему извечному значению «великого водного пути» добавившем значение наибольших в мире разведанных запасов нефти. Уже в 1989 году США закупили здесь более 44 % потребляемой ими нефти. А между тем захват Ираком Кувейта означал бы переход под его контроль примерно 1/4 мировых запасов нефти, а при захвате части территории Саудовской Аравии — половины [146].
И о том, что США давно и тщательно готовились к защите именно своих нефтяных интересов, а не абстрактных демократических ценностей в этом регионе, свидетельствует, в частности, тот факт, что Норман Шварцкопф и Колин Пауэлл в основу плана действий сил Коалиции [147] положили секретный план 90-1002, разработанный еще администрацией Картера на случай военного вмешательства в Заливе для массированной защиты Саудовской Аравии. Как заявил Колин Пауэлл на докладе Дж. Бушу в Кемп-Дэвиде: «Хусейн должен знать, что нападение на Саудовскую Аравию равнялось бы нападению на американцев» [148].
Однако план 90-1002 был разработан еще задолго до появления Саддама Хусейна в той роли мирового злодея, которую он получил им в 1990 году и которую затем разделил с Милошевичем.
