Тяжелый бой, в ходе которого с российской стороны погибли 26 и были ранены 90 человек, продолжался почти сутки. В плен было взято около 120 боевиков, погибли около 100. Кроме того, было подбито два российских танка и три бронетранспортера — многовато для «мирного селения», каковым, вопреки всякой очевидности, продолжали именовать Самашки правозащитники из «Мемориала», депутаты Ковалев и Шабaд, психолог Китаев-Смык и многие другие. Само это упорство достаточно говорило о том, что их интересует не истина, а именно возможность использовать некоторые странные, зловещие и до сих пор не проясненные обстоятельства событий в Самашках для раздувания антиармейской кампании. Обстоятельства же такие были; и речь идет о необыкновенной жестокости зачисток, проведенных на ряде улиц, где дома обстреливали из БТРов, забрасывали подвалы и пристройки гранатами, а затем поджигали их из гранатометов. Большую группу задержанных мужчин в возрасте от 15 до 73 лет увезли в неизвестном направлении.

Российские участники штурма категорически отрицают свою причастность к этим действиям [1194], чеченцы же утверждают, что в селе работало некое спецподразделение. Уточнить они ничего не могут, они видели лишь людей славянской внешности, одетых в российскую форму, и в этой связи высказывалось даже предположение, что это могли быть украинцы из УНА-УНСО [1195], а также русские перебежчики. Однако нельзя вполне исключать и жестокости российского ОМОНа — ведь сам Александр Березовский в другом месте говорит о «КАМАЗах, полных мальчишескими трупами», которые он видел своими глазами, об МЧСовских рвах, в которых погребались тысячи тел, и вряд ли все эти убитые были боевиками.

Не исключен также вариант провокационного, предательского приказа из российских «верхов», на мысль о чем наводит повторяемость подобных ситуаций, при полной невозможности отыскать концы, а также необъяснимая снисходительность, которую порой проявляла военная прокуратура, столь бдительная в отношении солдатских выстрелов, к предателям и перебежчикам. Так было, например, с бойцами Софринской бригады Константином Лимоновым и Русланом Клочковым, добровольно перешедшими на сторону боевиков и работавшими надзирателями в чеченском лагере для российских военнопленных в Рошни-Чу, который получил имя лагеря смерти. После Хасавюрта чеченцы сами передали их российским правоохранительным органам, которые к этому времени располагали достаточными сведениями относительно обоих. К тому же на допросе Лимонов и Клочков признались в том, что принимали участие в казни 14 контрактников. Однако, по непонятным причинам, они были освобождены и разъехались по домам, получив даже командировочные и денежное содержание за все время своего пребывания у боевиков. По некоторым данным, вскоре они вновь оказались у Хаттаба и находились в рядах боевиков, оборонявших Грозный во время второй чеченской войны [1196]*.

Как бы то ни было, несмотря на тяжкое моральное испытание травлей, развязанной вокруг событий в Самашках, армия достаточно успешно продолжила свое движение в горные регионы. Вечером 10 апреля с минимальными потерями были взяты села Ачхой-Мартан и Закан-Юрт; правозащитники отнесли это на счет «устрашающего эффекта» Самашек, категорически отказываясь признать боевые качества российского солдата, настойчиво изображаемого завшивленным, запуганным и голодным мальчиком. Боевые качества «мальчиков», однако, как это ни парадоксально, получили весьма высокую оценку из уст жестокого противника — одного из лидеров унсовцев, который подчеркнул, что Ачхой-Мартан брали «шестимесячники» и что, на его взгляд, воевали они лучше боевиков.

Последние, однако, все активнее переходили к диверсионно-террористическ им действиям мелкими группами, которые в ночное время поджигали здания, обстреливали позиции и посты федеральных войск, в том числе в Гудермесе и Грозном, где были обнаружены многочисленные тайники с оружием и боеприпасами. Одновременно, 14–18 апреля, развернулись тяжелейшие бои в районе Бамута, комендант которого, по словам того же унсовца, «сборщика орехов» из Абхазии Богдана Коваленко, «располагал для оплаты наемников суммой миллиарда два российских рублей».

Расположенный в узкой лощине среди лесистых сопок Бамут требовал специально подготовленных горных частей, каковых в Российской армии вообще не было. Между тем к этому времени боевики уже очень хорошо освоили тактику арабских моджахедов, которую морские пехотинцы описывают так: «На штурм горы арабы идут, как правило, группой из 20 человек. С собой — три миномета. Обстрел вершины начинают с трех сторон. Под прикрытием минометов поднимаются по склону. Причем с какой-нибудь соседней высоты их может поддерживать еще и снайпер. К моменту завершения минометного обстрела арабы, кстати, достаточно тренированные бегать по горам, «выныривают» уже перед самым носом у обороняющихся бойцов. И начинается сплошной автоматный огонь. Да такой, что головы не поднять… Если вовремя «не просчитать» их действия, то 15–20 подготовленных наемников могут взять взводный опорный пункт на горе буквально за 30–40 минут, так что с нами воюют не дилетанты».

В районе Бамута боевики действовали мелкими группами по 5-10 человек, при входе федеральных войск в поселок тут же поднимавшихся на окрестные, поросшие густым лесом сопки и ведших оттуда прицельный огонь. 18 апреля федеральные войска предприняли очередную попытку штурма Бамута, но не смогли в нем закрепиться и снова были вынуждены отойти на исходные позиции.

Как бы ни был тяжел опыт Бамута [1197], он был усвоен, и в дальнейшем, действуя в горной Чечне, войска не шли сразу на лобовой штурм, но старались прежде всего взять под свой контроль все господствующие высоты, обеспечив полную их блокаду. Этой новой тактике предстояло быть примененной в Веденском, Ножай-Юртовском и Шатойском районах, где, по оперативным данным, на 18 апреля в распоряжении Дудаева имелось около 7 тысяч боевиков. Тем не менее к концу апреля федеральные войска, практически уже полностью контролировавшие равнинную часть Чечни, сумели также глубоко вклиниться в горные регионы, оттесняя боевиков в изолированные и невыгодные в военном отношении анклавы. У дудаевцев, по оперативным данным, стала ощущаться нехватка боеприпасов и даже продовольствия*, и стратегическая инициатива полностью перешла к Российской армии. Как раз в это время ей и был нанесен жестокий предательский удар в спину.

26 апреля Указом № 417 «О дополнительных мероприятиях по нормализации обстановки в Чеченской Республике», подписанным Б.Н. Ельциным, объявлялся мораторий на применение вооруженной силы на территории Чеченской Республики с 00 часов 28 апреля до 00 часов 12 мая 1995 года. Одновременно, была объявлена [1198] своего рода амнистия для всех лиц, не причастных к тяжким преступлениям против жизни и здоровья граждан и добровольно сложивших оружие до 12 мая 1995 года.

Сама эта дата вызывает недоумение, как развязывавшая руки боевикам практически на весь срок действия моратория, тогда как у российских солдат руки оказывались связаны. И хотя, комментируя указ, первый заместитель начальника Главного оперативного ГШ ВС РФ генерал-полковник Л. Шевцов подчеркнул, что войскам отдан приказ остановить боевые действия и свое продвижение, но в случае нападения или обстрела боевиков быть готовыми применить оружие, в действительности, по многочисленным свидетельствам, дело обстояло иначе. Перестраховка — а может быть, и предательство нередко вели к тому, что солдаты превращались в живые мишени для боевиков, о чем говорят и потери объединенной группировки федеральных войск за время действия моратория: 38 погибших и 233 раненнх. Официально зарегистрировано свыше 170 случаев нарушения моратория со стороны боевиков, то есть более десяти за день.