Самая трагическая судьба постигла Майкопскую 131-ю бригаду. Ее действия, наряду с действиями 1-го батальона 81-го мотострелкового полка, были приведены А. Квашниным в качестве примера успешности «фактора внезапности». И те, и другие сумели практически без боя овладеть железнодорожным вокзалом. Он был занят уже к часу дня. Однако затем в течение суток бригада была буквально уничтожена. Из 26 танков, вошедших в город, было подбито 20. Из 120 БМП из города вышло только 18 [1162]. Роковую роль сыграло уже отмеченное слабое взаимодействие родов войск. «Бригаде полагалось обеспечить проход внутренних войск, которые должны были чистить город. Но войска следом не пошли. И получилось так, что мы действовали в полном окружении. Тем более, что люди не знали города», — заявил начштаба. Тем не менее остатки разбитой Майкопской бригады оставались в Чечне до конца апреля и позже участвовали во взятии Гудермеса.
Однако, несмотря на тяжелейшие потери при новогоднем штурме, российская армия вовсе не была «разгромлена», как об этом непрерывно вещали СМИ. Проявив традиционные для нее упорство и быструю обучаемость в самых тяжелых боевых условиях, отсеченные в Грозном части уже к концу первой недели сумели перейти к круговой обороне и возродить классическую «сталинградскую» тактику уличных боев с созданием опорных пунктов в многоэтажных зданиях, использованием небольших мобильных штурмовых групп и снайперов. Эффективно и умело стала применяться тяжелая артиллерия, огонь которой — и это очень важно — корректировался непосредственно частями, ведущими уличный бой.
Уже 6 января штурмовые отряды мотострелков и десантников генерала И.Бабичева начали постепенно продвигаться к центру города, а 8 января центр был практически локализован, так как российские снайперы и артиллерия практически почти полностью перекрыли движение по мостам через Сунжу. На этом этапе опять заметно отличился корпус генерала Рохлина, который, после трагедии Майкопской бригады, на какое-то время оставался один на один с основными силами дудаевской армии. Тем не менее ему удалось удержаться, а затем начать продвижение к дворцу. Подвергаясь постоянным контратакам со стороны основных сил Дудаева, 8-й корпус Рохлина, которому были переподчинены также остатки разбитых в новогоднюю ночь частей ударной группировки, по словам самого генерала, «не сдал ни одной занятой позиции, не потерял ни одного пленного, не оставил врагу ни одного трупа» [1163].
Группы генералов Рохлина и Бабичева двигались навстречу друг другу, методично перемалывая дудаевскую армию и овладевая центральным районом Грозного. Утром 19 января разведбатальон 20-й Гвардейской Волгоградской дивизии [1164] проник в президентский дворец. ГКО Чечни к этому времени уже перенес свой штаб в резервный пункт; к 6 февраля организованное сопротивление дудаевских боевиков в центральных регионах Грозного было сломлено, а к 21 февраля Грозный был окончательно блокирован со всех направлений.
Тяжелейшая операция, начавшись катастрофой, увенчалась успехом; а захваченные трофейные документы уже тогда позволяли ставить вопрос о чеченском очаге как отнюдь не изолированном явлении и, тем более, не о стихийном порождении «народного бунта».
Напомню, что еще в начале декабря 1994 года, то есть еще до ввода войск, министр иностранных дел «Республики Ичкерия» Шамсутдин Юсеф [1165] заявил, что целью руководства республики является освобождение не только Чечни, но и всех северокавказских республик. Это заявление было конкретизацией идей и стратегических проектов, заявленных Дудаевым в апреле 1994 года на прошедшей в Грозном конференции «Народоубийство в СССР: идеология, политика и практика». Это было откровенное судилище над Россией, «все преступления которой с ХVII века и по сегодняшний день», по заключению конференции, должен «рассмотреть и осудить Международный трибунал».
Кроме того, Дудаевым была развита идея возможного создания исламского центра на Кавказе, а также объединения «Кавказского», «Балканского», «Балтийского» и «Среднеазиатского» домов на мировой основе. Это, как и та фаза реализации проекта, при которой мы сегодня присутствуем, с раскачкой Средней Азии и Афганистана, с одной стороны, и усилением угрозы замыкания балтийско-черноморской дуги, с другой, возвращает нас к «Большой Игре». Только внутри нее обретает свое значение и нефтяной фактор, место которого в ряду причин и пружин событий на Кавказе нередко описывалось и до сих пор описывается слишком линейно.
Между тем говорить о стратегическом значении нефтяных месторождений этого региона не приходится: они составляют всего лишь около 0,5 % общероссийских запасов [1166]. Более важное значение имел хорошо развитый Грозненский нефтеперерабатывающий комплекс [1167], однако, с разрушением города и фактическим исчезновением социального слоя профессионалов, он также потерял свое значение. Те, кто нагрел на нем руки за счет перекачки сюда тюменской нефти, сделали это в 1992–1994 годы, еще до войны.
Что до проблемы «трубы», то есть маршрута прокладки нефтепровода для перекачки каспийской нефти в Европу, то до второй чеченской кампании она, казалось, действительно могла претендовать на роль одной из главных причин военных действий. Однако тот факт, что вторая чеченская война набрала силу уже после решения вопроса о «трубе» на саммите в Стамбуле, позволяет и это поставить под сомнение. Во всяком случае, все эксперты, предсказывавшие затухание войны после саммита, как говорится, попали пальцем в небо. Напротив, она интенсифицировалась, а общая нестабильность в регионе возросла, что резко уменьшило, но отнюдь не увеличило призрачные шансы России на возвращение заинтересованных протагонистов все-таки к идее северного, или российского маршрута.
Напротив, военные действия в этом регионе сузили, помимо всего прочего, и его обширные транспортные возможности. Через Чечню в широтном направлении следует мощный коридор сухопутных коммуникаций, придающий целостность всей транспортной системе Кавказа. Однако они подверглись массированным и едва ли не целенаправленным разрушениям — бомбардировки не щадили их. Так не работают в регионе, который хотят сделать привлекательным для осуществления международных проектов. И потому, как представляется, гораздо ближе к истине были авторы книги «Российские Вооруженные Силы…», еще в 1995 году высказавшие предположение, что основными факторами, повлиявшими на принятие решения о войне, были: «необходимость установления в нестабильной внутриполитической обстановке жесткого контроля за армией путем ее дискредитации и сокрытие преступных экономических действий высших должностных лиц посредством использования «независимой» Чечни» [1168]. На такую гипотезу работает и то, что первыми же бомбардировками в Грозном были уничтожены Центральный банк Чечни и Министерство финансов: не исключено, что там хранились нежелательные следы знаменитых авизо.
Однако названные причины не объясняют ни предательской сдачи Грозного в августе 1996 года [1169], ни Хасавюрта, ни, тем более второго издания чеченской войны, со многими повторившимися странностями первой кампании. Повторяясь, они уже начинают складываться в довольно связную и логическую систему действий. А рассматривая их панорамно, мы вдруг обнаруживаем, что все они вели не к усилению, а к ослаблению позиций России в стратегически важном регионе Прикаспия, объявленном Соединенными Штатами зоной своих жизненно важных интересов.
Чечня, с ее малыми запасами пусть и очень высококачественной нефти, тут важна не сама по себе, а как ключ одновременно и к Каспию [1170], и к Северному Кавказу, и к Закавказью [1171]. И в оценке этой роли Кавказа и Чечни, а также стратегии США здесь парадоксально сошлись убитый в конце лета 2000 года Юсуп Сосламбеков [1172] и вице-президент Парламентской комиссии ОБСЕ, член фракции ХДС в бундестаге Вилли Виммер. В статье, опубликованной 8 января 2000 года газетой «Юнге Вельт», он прямо возложил часть ответственности за войну в Чечне на США, стремящиеся, по его словам, стать из «главной сверхдержавы единственной». По его мнению, напрашивается аналогия с Косово, ибо «и в Европе, и на юге Российской Федерации речь идет о преследовании глобально-стратегических целей, связанных с доступом к природным ресурсам».
