Я чувствую под пальцами лёгкое покалывание, «яблоко» начинает светиться, а по штырям, что его удерживают, пробегают едва заметные искорки.

— Начинается, — проговорил сосредоточенно Башкин, сжимая в руке электронный секундомер. — Около десяти секунд, больше не требуется. Пошло!

Под крылом неизвестного прибора появилось какое-то свечение, вроде подсвеченного пара, который опускался точно на рану, впитываясь в неё. Мы выждали десять секунд, после чего Башкин щёлкнул тумблером сбоку и полез проверять состояние. Разорвав рубаху на месте раны, он стёр кровь, под которой виднелся старый шрам. Немой так и не пришёл в себя, но теперь дышал ровнее, а с лица ушла смертельная бледность.

— А пуля? — спросил я.

— Скорее всего, где-то в брюшной полости, её вытолкнуло из органов, если будет мешать, можно потом удалить. Всё, несите его в сторону, следующий.

Следующим был монах, под распоротой рясой которого была резаная рана. Не представляю, каким оружием её нанесли, тело распорото от плеча до бедра наискосок, лезвие прошло по костям, полностью разрезав плоть, потеря крови огромная, внутренности выпирают наружу, а монах уже сильно немолод, явно вот-вот умрёт.

Теперь требуется уже двадцать секунд, а раненого протаскивают под крылом так, чтобы вся рана попала под свет. И снова вижу то, что назвать можно только магией. Рана на глазах затягивается, а сам раненый глубоко вздыхает и даже открывает глаза.

— Следующий! — громко командует Башкин. — Несите со всех участков.

Раненых несут одного за другим, с простреленными внутренностями, с рублеными и колотыми ранами. Одного не успевают донести, умирает за секунду до спасения. У другого проломлен череп, но его успеваем спасти, кость на глазах срастается, а раненая плоть заживёт потом. Артефакт в моей руке нагревается, я чувствую, как на меня накатывает усталость, словно держу неподъёмный груз. Но держать нужно, поскольку тяжёлых тут ещё много, даже с полноценной медициной их не спасти.

Чувствую, как разжалась рука Марины. Девушка упала без чувств, два крепких монаха немедленно оттаскивают её в сторону и укладывают на одеяло. Откуда здесь одеяла? Точно, пока я смотрел перед собой, в помещении уже оборудовали временный госпиталь, где уже суетятся медики, наши и военные, перевязывая тех, кто ранен не смертельно.

В глазах начинает темнеть, артефакт уже ощутимо жжёт руку, чувствую, что материал его уже крошится под пальцами, скоро должен рассыпаться в прах.

— Потерпите, ещё немного, — голос учёного слышится как будто издалека. — Один человек, сейчас принесут.

Одним человеком оказывается женщина лет сорока в военной форме, блондинка, коротко стрижена, вроде бы, красивая, но точно разглядеть не получается. Половина лица и часть шеи покрыта страшным ожогом, словно к ней приложили факел. Даже если выживет, уродство будет страшное. Нужно вылечить, чего бы это ни стоило.

Чувствую себя губкой, которую выжимают досуха, руку обжигает, артефакт просто взрывается в руке, после чего сознание гаснет. Последним кадром, что впечатывается в сознание, становится лицо женщины, с которого на глазах слезает изуродованная плоть, под которой появляется чистая белая кожа. Кажется, я ударился головой при падении, но меня это уже не волновало.

Глава тринадцатая

Я открыл глаза, в небольшом помещении с белыми стенами светила тусклая лампочка. Я лежу на кровати, накрытый одеялом. Зря накрыли, жарко здесь, душно, а под одеялом я основательно взмок. Не мешало бы помыться. Сегодня банный день? Или… где я вообще?

Голову повернуть получается, перед глазами всё немного плывёт, но получается кое-как сфокусировать взгляд на фигуре, что сидит напротив. Ожидаю увидеть Марину, но нет. Это та самая женщина, что исцелилась последней. Я хорошо её запомнил. Только сейчас она одета не в военную форму, а в нормальное платье, белое в синий горошек, обтягивает фигуру, выгодно подчёркивая все выпуклости.

— Доброе утро, хотя уже далеко не утро, — голос негромкий, мягкий, с какой-то материнской заботой. — Рада, что с вами всё хорошо. Меня Люба зовут.

— Люба… — я пытаюсь вспомнить что-то из ранее услышанного. — Любовь Наумовна?

— Просто Люба, — она улыбается и гладит меня по голой груди, жест этот можно трактовать неоднозначно, хотя для меня сейчас это значения не имеет. — Помните, вы спасли меня?

— Да, вас я запомнил, — я попытался встать, но тут нарисовались две проблемы. Во-первых, во всём теле была жуткая слабость, вряд ли смогу на ноги встать, а во-вторых, я был голый, как-то не хотелось сверкать перед дамой голым задом. Хотя, при других обстоятельствах…

Она словно прочитала мои мысли.

— Давайте я помогу вам одеться, не нужно стесняться, я, да будет вам известно, голых мужчин видела, в обморок не упаду. Вот, держите.

Она открыла тумбочку и извлекла оттуда больничную пижаму.

Пришлось отбросить стеснительность, поскольку сам бы я ни за что не смог натянуть штаны и рубаху. Теперь, в одежде, я почувствовал себя гораздо увереннее. Правда, слабость никуда не делась, а ещё сильно хотелось пить. И снова Любовь Наумовна пришла на помощь. В руке её откуда-то появился большой стеклянный стакан, наполненный странной серой жидкостью.

— Белково-углеводный концентрат из солдатских пайков, — объяснила она. — Сразу питьё и еда. Можно в таблетках употреблять, но лучше вот так, в растворе.

Я взял стакан трясущейся рукой и начал пить. На вкус, конечно, так себе. Немного сладкое, немного отдаёт чем-то, вроде муки, слегка кислит. Но выбирать особо не приходилось. Хоть и с трудом, но я допил стакан. Не меньше полулитра. Сердце забилось чаще, меня снова повело, но негативные ощущения быстро пропали, в тело начала возвращаться сила.

— Теперь я вас оставлю, — сказала Люба и посмотрела на меня самым многозначительным взглядом. На меня уже смотрели так женщины, как раз перед страстным сексом. — Разумеется, мы могли бы…

— Что? — я старательно косил под дурака.

— То самое, — она усмехнулась. — Но вы не в том состоянии, а кроме того, Марина… знаете, у неё такая влюблённость. Не хочу расстраивать, она хорошая девочка. Неопытная, с неоднозначным прошлым, но… не обижайте её.

— А где она?

— Здесь, неподалёку, в одной из палат. Но ей уже гораздо лучше, в себя пришла ещё ночью, сразу спросила о вас. Думаю, скоро вы с ней увидитесь. А пока… — она показала мне на большой графин. — Допейте всё, туалет сразу за дверью. Пока.

Она встала и повернулась, дав возможность ещё раз оценить фигуру и прозрачность платья, под которым было очень небогато с бельём. Да, ладно, пока не до того.

Стоило ей выйти, как в палату вихрем ворвалась Марина собственной весьма недовольной персоной. Немедленно уселась со мной рядом и посмотрела на меня так, как прокурор смотрит на подследственного.

— Что она тут делала?

— Зашла справиться о здоровье, — спокойно ответил я. — Я вообще-то её спас, высказала благодарность, дала попить, помогла переодеться.

— То есть, ты при ней голым задом сверкал? — зрачки её сузились, вот-вот выпустит когти.

— Солнышко, — я откинулся на подушке. — Давай определимся, у нас с тобой таки что-то есть, или мы просто знакомые?

— Как это, просто знакомые? — она, кажется, растерялась.

— Понимаешь, котёнок, чтобы ревновать, нужно определиться, что да, это твой мужчина, и другие женщины на него претендовать не могут. А у нас не только записи в паспорте нет, мы с тобой даже… А вот теперь подумай, вот есть мужик, — я похлопал себя по груди, — ему нужна женщина, на примете есть ты, с разговорами и нежными поцелуями. А есть взрослая женщина, которая знает, чего хочет. Я ведь не мальчик, к романтике не склонен.

— И? Что?

— То, что если я твой мужчина, то предлагаю начать… — я попытался вспомнить формулировку, — фактические брачные отношения. Надеюсь, ты понимаешь, о чём я?

— Понимаю, просто…

— Что?

Она некоторое время мялась, но потом, делая над собой усилие, произнесла: