Литмир - Электронная Библиотека

После обеда мы снова отправились гулять. После стычки с охранницей мы старались держаться подальше от главного входа и двинулись вдоль барака в сторону уборных. Проходя мимо одного из бараков, я услышала немецкую речь – разговаривали две пожилые женщины с младенцами на руках. Я приблизилась к ним с осторожностью: мало ли чего можно было ожидать в этом страшном месте. Дети держались рядом со мной, кроме более самостоятельного Блаза.

– Вы немки? – осмелилась я спросить.

Они посмотрели на меня с удивлением – то ли из-за моей арийской внешности, то ли из-за ссадин на лице или из-за того, что за мной следовал целый выводок детей. Одна из них жестом попросила меня подойти ближе и провела рукой по моему лицу. От нежного прикосновения я заплакала. Простое проявление ласки в этом аду показалось лучшим на свете подарком.

– Боже правый, что они с тобой сделали? – спросила она почти шепотом.

– Меня ударила охранница, когда я подошла к конторе, – объяснила я.

– Должно быть, это та садистка Мария Мандель или Ирма Грезе, настоящая бестия. Самые страшные животные здесь, в Биркенау.

– Это место называется Биркенау? – спросила я.

– Да, в Биркенау, хотя оно также называется Аушвиц II. Но ты же не цыганка, – не спросила, а скорее утвердительно произнесла она.

Я покачала головой и тихо сказала:

– Я – нет. Но мой муж и дети – цыгане. Их хотели привезти сюда без меня, но я не могла их бросить.

– А где твой муж? – спросила другая женщина.

– Нас разлучили сразу после приезда, – ответила я.

– Он был больным или очень худым? – спросила женщина постарше.

Ее вопрос озадачил меня.

– Нет, он сильный и здоровый как бык.

– Точно?

Я не понимала ее настойчивости и лишь позже узнала о том, что происходило по ту сторону колючей проволоки с детьми, стариками и больными.

– Значит, тебе не стоит беспокоиться о нем. Те, кто может работать, получают немного больше еды, и их даже вывозят отсюда на фабрики, – сказала другая женщина.

– Куда они поместили вас с детьми? – спросила пожилая женщина, по-прежнему держа руку на моем лице.

– В четвертый барак.

– Боже, с русскими! – мой ответ ее явно поразил. – С этими беднягами так плохо обращаются, что в них не осталось ничего человеческого. Вам нужно убраться оттуда как можно скорее.

– Но как?

– Мы поговорим с надзирательницей нашего барака. Она обратится с просьбой к начальнику СС. Обычно наши просьбы выслушивают без особых нареканий. Нас здесь и так уже много, но поскольку мы – немцы, администрация старается не создавать такой давки, как в других бараках. Мы найдем вам место. Правда, сегодня сделать уже ничего не получится, но будем надеяться, что завтра вас переведут в наш барак. Только ни с кем не разговаривайте и не ввязывайтесь в неприятности. Эти женщины очень опасны, – предупредила она.

Ее слова одновременно и повергли меня в уныние, и приободрили. Конечно, изначально нам не повезло, что нас разместили в худшем месте цыганского лагеря, но зато у нас появилась и надежда на улучшение.

Одна из женщин пошла в барак и вернулась с бинтом и маленьким флаконом. Промыв мне лицо спиртом, она перевязала рану.

– Одна из наших подруг – медсестра, польская еврейка. Она дала нам несколько бинтов для детей, – объяснила она.

– Я тоже медсестра, – вырвалось у меня.

– Ну, хвала небесам! Им в лазарете очень нужна любая помощь. Там мало работников и почти нет лекарств.

Я побеседовала с женщинами еще немного. Впервые за время пребывания в лагере я почувствовала радость от человеческого общения. А теперь нам предстояло вернуться в свой ужасный четвертый барак и провести там еще одну ночь. Я молила Бога, чтобы надежда на помощь, которую нам дали сегодня, оправдалась.

Пришедшая из четырнадцатого барака надзирательница записала мои данные и передала их секретарше, которая отнесла их в администрацию. Наверняка этому поспособствовал и тот факт, что я была медсестрой. Кроме того, согласно неписаному правилу, с заключенными из Германии обращались чуть менее строго, чем с другими. Правда только в том случае, что они – не евреи.

– Всем нам повезло больше, чем бедным евреям, – сказала пожилая женщина.

– А в чем дело? Почему вы так говорите? – озадаченно спросила я, потому что пока что не заметила никаких особых привилегий для цыган.

– Их отделяют от остальных сразу по прибытии. И что происходит с ними потом, никто не знает. Исчезают, как не было. Может, их отвозят в другие лагеря, – объяснила женщина.

Другая женщина нахмурилась и прошептала:

– Говорят, их убивают, а тела сжигают.

– Тише, а то навлечешь на нас baxt, – зашипела пожилая женщина, осеняя себя крестным знамением.

– Да-да, это происходит, когда их уводят мыться в «баню». А потом тела бедолаг сжигают в печах.

– Да это всего лишь слухи. Нацисты не способны на такие зверства. Даже у Гитлера были мать и отец, – пожилая женщина заметно нахмурилась.

– Бэнг – вот кто его отец. Сатана, – злобно выплюнула другая.

– Не могу представить, что они дошли до такого, – сказала я.

За последние несколько лет я повидала немалое, но ведь даже у человеческой жестокости имеются свои пределы – по крайней мере, тогда я так думала.

Мы вернулись в барак прямо перед ужином, который состоял из куска черного хлеба и свекольного компота. После этого дети сразу легли спать – они были слишком измотаны: слишком много переживаний и недостаточно еды, чтобы сохранить какую-то энергию в такое позднее время.

Когда совсем стемнело, мы с Блазом обсудили сегодняшний день.

– Лагерь справа от нас – это больница, – поведал Блаз. – С другой стороны находится лагерь для еврейских мужчин. Они каждый день уходят на рассвете работать на нацистских фабриках.

– Я очень надеюсь, что завтра нас переведут в новый барак. Не думаю, что он будет намного лучше, чем этот, но, по крайней мере, люди там кажутся добрее, – я не могла придумать, что еще сказать.

Блаз продолжил свой рассказ:

– Я познакомился с детьми и нашел небольшой сарайчик рядом с администрацией.

– Пожалуйста, я же просила тебя не ходить туда, – прервала его я.

Наши утренние злоключения показали, что находиться рядом с охранницами или эсэсовцами очень опасно.

– Не бойся, я не подходил близко. Только посмотрел на барак эсэсовцев за складом. Они ходят туда пить и курить, и еще я видел, как туда заходили несколько девушек из лагеря.

– Я не хочу, чтобы ты туда возвращался. Это слишком опасно, – предупредила я его.

Под стоны, ворчание и перебранку обитателей барака мы наконец заснули.

Следующее утро снова выдалось очень холодным. Небо было ясным, а на земле лежал плотный иней. Крыша барака почти не задерживала морозный воздух снаружи. Мы быстро встали. Я отчаянно цеплялась за надежду на перевод в новый барак. Сходив в уборную и выпив кофе, мы остались внутри. Дети дрожали от холода, и все мы жались друг к другу в попытке согреться, хотя от недостатка калорий в организме это было почти бесполезно.

К нам подошла одна из самых агрессивных русских цыганок с чем-то вроде шила в руке и сказала:

– Мне нужны твои пальто, герцогиня. Моим детям холодно.

Сейчас, когда решается наша судьба: переведут нас в другой барак или нет, мне совсем не хотелось устраивать шумную разборку. Но, с другой стороны, я и не могла позволить этой женщине забрать верхнюю одежду моих детей.

Я посмотрела ей прямо в глаза и спокойно произнесла:

– Мне бы хотелось помочь, но моим детям тоже холодно. Обратитесь за помощью к администрации лагеря.

Тут я заметила, что к нам приближаются две подруги этой женщины. Бороться с тремя, одна из которых вооружена, было бы верхом неразумности.

Тем временем Блаз вскочил, проскользнул между женщинами и поспешил к выходу из барака. Они не смогли его остановить, да никто и не осмеливался выходить из барака в этот час.

– Куда это твой сопляк рванул? Ничего, скоро его приволокут сюда, избитого. И поделом. Думаешь, с такими, как вы, не случается ничего плохого? Думаешь, это только мы заслуживаем всех бед в мире?

8
{"b":"824940","o":1}