И отчаянья мгла

не смогла б наступить.

Я бы встретил тебя

золотою порой.

Встречу в сердце храня,

как залог дорогой,

И отнес бы тот свет

в поднебесную высь…

Но услышал лишь: нет,

и увидел корысть.

И в глазах у тебя

потерялась печаль.

Искру счастья гоня,

словно было не жаль.

Блеска золота миг

вдруг затмил все собой.

А твой ангельский лик

почернел бесиной.

Почему же ушла

святость взглядов твоих?

Почему не нашла

ты желаний других?

Почему не взошла

молодая луна?

Все же грань перешла

ты когда-то сама.

Разрубила мечты,

Как и не было их.

Нет уж больше и дней тех -

таких дорогих.

До свидания, мой милый друг!

Письмо четвертое

Провидение

Мой милый друг!

Здравствуй!

Веришь ли ты в божественную милость?

Ты, верно, слышала уже чудовищную весть, она облетела всю страну. Автобус, в котором находилось полтора десятка человек, выехал на переезд и снесен был товарным составом. Несколько человек на месте погибли, а другим повезло – выжили каким-то чудом. Только чудо ли это было или чья-то запредельная милость? И если так, то отчего умершим, по какой несправедливости, не досталось ни частицы от нее?

Город наш беду воспринял близко, многие переживали горе, как свое личное и потому оно стало общим, каким-то осязаемым. Оглушило неразрешимым смыслом, внезапностью, неотвратимостью и просто тем, что произошло вот здесь, где-то совсем рядом, под городом, опалило. Страшно и представить, что пережили те люди и, конечно, о чем они думали, видя приближающийся состав и понимая, что ничего не могут сделать, что не успеют и что спасение от них не зависит совершенно.

Весь жизненный опыт, все накопленные силы, знания и умение – все это в один беспощадный миг стало бесполезным. И только чья-то милость, чья-то сущая непостижимая и вечная милость способна была вмешаться и кого-то спасти, а от кого-то, увы, она отвернулась.

Печаль породила общую боль, объединила даже тех, кто привык разделять на свое и чужое. Может, в этом и кроется древняя тайна нашего народа, его объединяющая сила? Ему необходимо общее горе, а не общая радость.

Весь город молится теперь за уберегшихся – о выздоровлении. Весь город молится и о погибших – о покое души.

Ты ведь знаешь, мой милый друг, что я не фаталист, однако и мне порою хочется поверить в рок, в злую или добрую судьбу, в удачу и невезение, в то, что от человека в его собственной жизни зависит немногое и что его будто бы кто-то направляет, всезнающий и всесильный. Говорят, такие мысли делают человека слабым, ибо он перестает верить в себя. Но иные считают, что фатализм способен придать сил, верою и надеждою. Как же это просто, опасно просто – верить в то, что помогает тебе сверхъестественное.

Не каждому дано такое понимание, такая вера. Сегодня жизнь моя представляется мне прекрасной, я счастлив и наслаждаюсь юным летом, а что будет со мною завтра? Признаюсь, что грустно становится от подобных мыслей, сил мне они не придают, и я гоню их прочь, стараюсь забыть о них, затолкнуть в самые мрачные глубины сознания, но они все равно нет-нет да выползают, скребут когтями и гложут душу.

Мой милый друг, мне вспомнилась одна история. Рассказал ее пару лет назад знакомый, с которым встретились мы на совещании, давно уж растворенном временем. Он был хмур и задумчив, лицо его было мертвенно бледным и осунулось, вероятно, от бессонных ночей. Его тревожили сокрытые думы, и почему он решил доверить их мне, не пойму до сих пор.

Мы вышли с ним из мэрии, да-да теперь припоминаю, что были мы в мэрии, и какое-то время шли по улице вместе, к остановке. Беседовали о пустом, путь скоротать, и когда уже близки были к конечной цели, он вдруг остановился, взял меня под локоть и предложил зайти в кафе. Нет, что ты, попросил! С мольбою заглянул в глаза, и я не смог ему отказать.

Мы разместились за столиком у окна, громадного окна, которое начиналось у пола и уходило под потолок. Улица предстала перед нами, отделенная только стеклом, и непривычно было наблюдать за тем, как снуют прохожие в считанных метрах от нас, хоть руку протяни. Мы заказали кофе. Знакомый долго молчал, уже и заказ принесли, а он все смотрел в окно.

– Здесь я увидел ее впервые, – внезапно нарушил он молчание, снова помолчал и добавил. – Здесь же увидел и в последний раз.

Он быстро взглянул на меня, горько усмехнулся, перевел взгляд за окно и больше не поворачивался, рассказывал, словно самому себе, иногда качая головой.

«Так же, как и мы с вами, сидел я вот здесь, за этим же столиком, пил кофе, размышлял о работе, о каких-то делах, а о чем именно – теперь и не припомню. Глядел рассеянно на прохожих, погода тогда была не то, что сейчас. Надвигалась глубокая осень, шли острые дожди, и большинство прохожих пряталось под зонтами. Наверное, я и обратил внимание на нее потому, что шла она без зонта, с непокрытой головою, и волосы ее потемневшими от влаги спутанными нитями липли к лицу.

Я сразу обратил внимание на то, как она красива, и подумал о том, что красота ее от дождя, верно, стала еще ярче. Лицо ее было сосредоточено, губы сжаты, изогнутые брови сведены, руки она держала в карманах перепоясанного плаща, красного, а на плече висела сумочка. Она быстро прошла мимо, в сапожках на высоком каблуке, в виднеющейся из-под плаща темной юбке, не заметив меня и не повернув головы, и я потом вспоминал о ней, как о дивном видении. Скажу, что надежды вновь увидеть ее у меня не было, как не было и помыслов об этом. Сколько людей так же встречаем мы в нашем городе однажды, а после не видим никогда.

Но так уж получилось, что дня через три я оказался в том же кафе, примерно в такое же время, устроился за тем же столиком и снова увидел ее. Дождя тогда не было, однако небо хмурилось, стелилось серо и низко. На ней был знакомый красный плащ, и лицо ее было все так же серьезно, только руки она не держала в карманах. Правою плавно покачивала в такт походке, левою придерживала сумочку и была так невероятно женственна и прелестна, что я восхищенно ахнул.

Вы наверное не знаете, но за полгода до того я пережил трудный развод и не задумывался о новых отношениях. Она же поразила меня настолько, что вернувшись домой, я начал припоминать картину до мельчайших деталей. Закрывал глаза и видел темные блестящие глаза, волнующую руку, длинные нити светлых волос. Корил себя за то, что не разглядел, было ли обручальное кольцо на ее безымянном пальце, потом хвалил себя за это же и снова корил. Вспоминал и раз за разом прокручивал в голове заново те несколько секунд, в течение которых видел ее.

На следующий день я, как вы понимаете, опять был в кафе. На ум мне пришло, что она, возможно, работает где-то поблизости и проходит мимо в одно и то же время. Ожидания мои, конечно, оправдались. Она появилась почти в ту же минуту, что и раньше, только теперь была в джинсах и легкой куртке из коричневой кожи. Волосы ее, раньше всегда распущенные, были стянуты хвостом. Сердце мое заколотилось, а руки задрожали так, что я вынужден был поставить чашку с кофе на блюдце.

Да, это было странное и восхитительное чувство, не поверите, но я вдруг ощутил себя робким подростком, страшно застеснялся этого чувства и даже воровато оглядывался – не заметил ли кто моего состояния? Однако нет, никто в кафе, вроде бы, не обращал на меня внимания, и я успокоился.

Наступили выходные дни, дежурство в которые оказалось напрасным. Она не появилась, что подтвердило мое предположение о близкой ее работе. Не скрою, появился и страх, который не отпускал до понедельника. Я опасался, что больше не увижу ее, что проходила мимо она все же случайно, по каким-то своим важным и временным делам, и испытал огромное облегчение, когда она появилась на улице в привычный час.