Во время остановки в Тернпайке я помчался к купе ближайших сосен, на стволах которых кора шелушилась, как обгоревшая на солнце кожа. Деревья многое повидали на своем веку. За соснами на поляне виднелась коробка наполовину выгоревшего дома. Пустая оконная рама болталась на одной петле. Заглянув внутрь, я увидел пианино с несколькими сохранившимися клавишами, оторванной крышкой и вывороченными внутренностями и еще железный остов кровати, на которой некогда резвились двое. На обратном пути я нашел нечто, что принял за фаланги человеческого пальца, но отец, чья осведомленность в любой сфере - от акций до роз - поражала всех, сказал, что это всего лишь беличий позвоночник.
По мере приближения к Блэк Понду в то лето моя печаль сменялась эйфорией.
В середине дня Адриана Крук любила сидеть у пруда, ее голову венчала огромная соломенная шляпа, из-под которой выбивалась буйная масса пышных, немилосердно вытравленных блондинистых волос. Должно быть, она была в расцвете своей
красоты - это случается с разведенными: своего рода вторая молодость. Солнце сполна выплатило ее коже свою золотистую дань. Какие бы невзгоды ни обрушились на нее после ухода Льва, она ни с кем ими не делилась. Ей шло быть брошенной.
Семен, работавший на фабрике вместе со Львом, заметив мой взгляд, сказал:
- Видел бы ты ее двадцать лет назад. Она была первой красавицей в лагере. Все так и слетались к ней, как мухи на мед. Какие глаза, сколько обаяния!
Ада обернулась.
- Семен, ты не собираешься сегодня в город?
- Напиши список. Привезу все, что пожелаешь, - ответил тот.
- Спасибо. Как приятно сидеть на солнце... - Она поправила солнцезащитные очки и спустила с плеч бретельки купальника.
Дома, в Рузвельте, Ада работала официанткой.
- Знаешь, - сказал мне Семен голосом, в котором зазвенела, но тут же заглохла струна былой страсти, - она не понимает того, что с ней произошло. Все еще пытается жить прежней жизнью. И надеется, что все образуется само собой, - и добавил, обращаясь не столько ко мне, сколько к себе самому: Чтобы вписаться в Америку, нужно очень этого захотеть.
- И еще, - добавила миссис Гвалт, которая слышала наш разговор, помнить, откуда ты пришел.
- Семен, натри-ка меня лосьоном, - подала голос Ада.
- С удовольствием.
Он подошел к ней, вылил на ладонь немного лосьона "Солнечные ванны" и начал втирать его в загорелые Адины плечи. Спустя несколько минут, придержав его руку своими тонкими пальцами, она сказала:
- Спасибо. Пойду погляжу, не нужно ли чего мальчикам. - Выпрямилась, натянула бретельки на плечи и направилась к дому, грациозно ступая своими безукоризненными ногами.
Через несколько минут поднялся и Семен.
- Пора собираться. Тебе ничего не нужно в магазине? Хочешь поехать со
мной? - спросил он.
- Нет, спасибо.
Змеиный край пруда густо зарос водорослями и водяными лилиями, поднимавшимися со дна, - стоило поставить ногу, как ее тут же засасывало в ил. Как-то жарким днем мы плескались на мели под присмотром сонной цапли, взгромоздившейся на вершину дуба, когда вдруг заметили торчавшую, как перископ, над нашими территориальными водами головку змеиного детеныша. Алекс кинулся за ним. Змейка двигалась медленно, словно заманивая его. Взрослые ничего не видели, занятые игрой, я же смотрел на преломлявшееся в воде тело Алекса, плывущее за черным мышечным жгутом своей жертвы, пока они оба не пересекли запретной линии. Змея подняла голову над темно-зеленой водной рябью. Мы стали хором подначивать Алекса: "Ну, что же ты, давай, хватай!"
И он схватил. Молотя по воде одной рукой, другой он поднял свою добычу над головой. На миг все замерли, наблюдая за извивающейся черной змейкой. И вдруг из чащи гибких водорослей и лилий прямо на Алекса метнулись с полдюжины крупных коричневых змей. Та, которую он держал, изогнулась и первая укусила его в запястье. Алекс закричал.
Раньше всех к нему подоспел мой отец. Миссис Крук, оцепенев, стояла на берегу, одной рукой зажав рот, другую сжимая и разжимая - ее кулак напоминал тревожно пульсирующее сердце. В глазах застыл, скорее, гнев, чем страх. Я еще никогда не видел ее в ситуации острой опасности и понял, что ей это не впервой.
Через несколько минут Алекса погрузили в наш "Крайслер"; одна рука была у него замотана красным полотенцем, другая - синим, мы мчались в Кингстон. Адриана сидела на заднем сиденье, бледная и безмолвная, прижимая к себе всхлипывающего - скорее, от смущения, чем от боли - сына. По другую руку от него сидела моя мать. Я ехал на переднем сиденье, высунув голову в окно, и строил гримасы кукурузным полям - я чувствовал себя виноватым, потому что не остановил Алекса, а только наблюдал за ним так же, как наблюдал за дракой Пола со Львом на футбольном поле. У меня на пальце алело красное пятнышко: прежде чем мама перевязала Алексу руку, я притронулся к месту укуса, быстро поднес палец к носу, понюхал и вытер о брюки. Но не вся кровь стерлась. Я молился - божий попрошайка: Господи, спаси моего друга! - и обещал за это стать добрее, никогда никого не дразнить, даже соседского кота.
В кингстонской больнице врач-индус с экзотическим британским акцентом с ходу отверг заверения отца в том, что наши змеи - не ядовиты. "Первый раз такое слышу, - сказал он. - В моей стране змеи - существа одиночные. Неужели вы думаете, что они живут коммунами?" - и улыбнулся собственной никому не понятной шутке.
Несмотря на множество покрывшихся запекшейся кровью следов от змеиных укусов на руках и груди, Алекс не столько страдал от боли, сколько был напуган. После того, как его перевязали и сделали укол от столбняка, нас отпустили. Здесь, в городе, мы производили то еще впечатление: пять человек в купальных костюмах и шлепанцах. Только отец сообразил прихватить пиджак, который болтался на его голых плечах.
Теперь, когда ее сын был вне опасности, Адриана постепенно начала приходить в себя. Алекс же, наоборот, всю обратную дорогу просидел оцепеневший и мрачный, зажатый между двумя замерзшими женщинами в купальниках. Кожа Адрианы покрылась пупырышками, и я не мог отвести глаз от них, сбегавших с плеч на грудь, стиснутую плотной синтетической тканью красного купальника.
