Мои родители исчезли, словно никогда и не жили на этой земле. Но, даже наблюдая убийство быка, я не мог не думать об отце в фашистской форме и о чудовищном аппетите матери.

Десять дней спустя моя без пяти минут бывшая подружка была готова к возвращению домой. Я проводил ее в мадридский аэропорт и помахал рукой вслед взлетающему самолету. Прежде чем тот скрылся за облаками, я уже знал, что больше никогда ее не увижу.

Вернувшись в город, я купил билет на автобус и несколько дней ехал через всю Францию к южному побережью Италии. Это было одно из тех путешествий, которое можно предпринять только в двадцать с небольшим лет, когда ты еще достаточно открыт миру, чтобы получать от него персональный ответ.

При иных обстоятельствах я мог бы посетить старую родину в поисках мест, чей потусторонний свет отбрасывает столько теней. Но положение все еще было ненормальным. Формально мои родители и я оставались советскими гражданами, и существовала, хоть и маловероятная, возможность, что меня арестуют "по возвращении" в места, где я никогда не бывал. Да и Адины откровения, естественно, не вдохновляли меня, к тому же в силу воспитания я принадлежал Западу.

После долгих лет обдуманной и упорядоченной жизни я позволил себе отдаться на волю случая. Путешествовал по наитию, наугад, несколько раз пересек Европу, доезжая до Сицилии, затем возвращаясь в Экс. Но каждый маршрут был, видимо, предопределен: где бы ни оказался, я чувствовал себя связанным родством, как эстафетная палочка, которую один бегун передает другому. Целью моих скитаний, хотя тогда я этого и не осознавал, было искупление, и бесчисленное количество лукавых незнакомцев подталкивало меня к нему. Хорошо одетый попутчик-армянин, с которым мы ехали из Мадрида, настойчиво уговаривал меня помолиться в храме Эгины, что я и сделал. Там я влюбился в очаровательную южноафриканку, ее звали Мартина, она скорбела о плачевном положении своей родины у меня на плече так восхитительно, что некоторое время я думал об Иоганнесбурге как следующем пункте назначения. Мы несколько дней прожили на берегу, где подружились с ловцами осьминогов. Каждый день на заре они выходили на промысел и, прежде чем отвезти свой улов на рынок, безжалостно лупили им по скалам, чтобы сделать мясо более мягким. Мы презирали отели и смеялись над немецкими дамами, чьи корректные наряды комично контрастировали с простыми одеждами местных жителей. Потом мы поехали в Париж, где страшно напились, я потерял очки и на другой день в Лувре не увидел Мону Лизу, зато отлично помню голубое облако - Мартина в шарфе, машущая мне на прощание с балкона захудалой гостиницы, где мы полночи давили клопов, а полночи предавались любви и где я оставил ее, чтобы продолжить свою погоню в одиночестве.

На севере, в Нарвике, я наблюдал зарождение самого сильного в Европе смерча; в Осло гонялся за призраком Кнута Гамсуна, любимого писателя моей матери и печально известного фашиста, как я его для себя определял; в Швейцарии видел Маттерхорн и пешком перешел через Симплонский перевал, где двести лет тому назад умер Вордсворт; во Флоренции видел врата Ада, сидел в сюрреалистическом окружении на Пьяцца делла Сеньориа и обошел вокруг Фьезоля. В Ассизи кто-то сказал мне, что в пригороде Рима есть украинская церковь, я записал адрес.

В Риме я нашел дешевый пансионат неподалеку от вокзала, в районе, населенном эфиопами, где познакомился с человеком, называвшим себя колдуном-целителем. Он дал мне какое-то снадобье - мальочио. А на следующий день я прочел в газете об эфиопе, которого банда с соседней улицы сожгла на костре.

Однажды вечером в баре возле Пантеона я оказался за одним столом с тощим монахом в коричневой рясе, похожим на кардинала Ришелье. Потягивая кампари с содовой, он смотрел по телевизору футбольный матч. Когда его команда выиграла, он пробормотал: "Молодцы, ребята". Заметив его акцент, я осмелел и спросил, за кого он болеет в Кубке мира.

- За итальянцев, естественно. Но против Аргентины у них шансов нет.

Оказалось, что он украинец из Канады. Совпадение потрясло его, он стал говорить взахлеб. Это, конечно, судьба. Знаю ли я, что в Риме у нас большая колония? Да-да. Она существует несколько сот лет. Разве я не знал, что Гоголь приехал сюда умирать? Да-да, нашему народу свойственно сохранять связи, очень тесные связи.

- Вы должны к нам приехать, - сказал он, протягивая мне руку.

- А где это?

- Монастырь находится в горах Гроттоферрата. Около тридцати километров от города. На озере Неми. Напротив летней резиденции Папы, - добавил он, словно это был последний и неотразимый аргумент.

К собственному удивлению, я принял приглашение. На следующее утро мы встретились перед Колизеем и поехали в его разбитом красном "Фиате" по узким горным дорогам, мимо фруктовых садов, крестьян, бредущих вдоль обочин с вилами на плече, коз, издали наблюдавших за нами.

Монастырь располагался в окруженном олеандрами палаццо восемнадцатого века с обширным задним двором, усаженным смоковницами, где под присмотром монаха, напевавшего мелодии арий Марио Ланцы, паслись овцы. Оливковые деревья карабкались по склонам окружающих гор, как армия горбатых зеленых скелетов, сквозь которые в лучах заката шныряли ласточки. Каждая деталь ландшафта имела искусно отшлифованный вид, маскирующий дикость. Все дело в зрелости, а здесь все было созревшим. Вот место, где могли бы расселиться Адины призраки. Мне сказали, что в хорошую погоду из окна моей комнаты можно увидеть театр Цицерона. Я его так и не увидел, хотя мог бы, если бы проводил в комнате больше времени.

Вместо этого я неутомимо обследовал окрестности, бродя в окружении кур, предводительствуемых заносчивым петухом, проходя мимо клетки с однополой парой диких собак, спускаясь к пасеке и расстилающимся за ней полям, порой я прихватывал с собой бутылку вина и книгу.

Я старался каждый день побывать хоть на одной из семи обязательных служб, в которых участвовали человек шесть монахов в возрасте приблизительно от тридцати до пятидесяти лет. Во время скромных трапез, состоявших из помидоров, лука, картофельного пюре и вареной курицы, один из них читал вслух жития святых отцов-отшельников.