Некоторое время казалось, что его ассимиляция протекает вполне благополучно, но потом что-то случилось.
Я сидел за столом, тоскливо взирая на тосты, сыр, бруски масла и коробку с кукурузными хлопьями, которые мама выставила передо мной. Что касалось еды, то она исповедовала принцип изобилия: в нашей кладовке всякого рода провианта всегда имелось не менее шести сортов и еще батарея бутылок с имбирным элем. Со своими запасами мама вполне могла открыть магазин оптовой торговли.
Когда Рэгз, наш кот, заскребся в окно, мама выжимала апельсиновый сок. Прежде чем приступить к трапезе, состоявшей из рыбьих голов, оставшихся от вчерашнего ужина, кот потерся о мои, потом о мамины ноги.
В дверь постучали.
- Это Алекс, - недовольно крикнула мама.
Радуясь предлогу избежать плотного завтрака, я помчался к выходу, на бегу сообщив:
- Мне нужно идти.
- Куда это?
- За лягушкой для Пьетро.
- Что?!
- Ну, для его опытов.
Кубарем скатившись по лестнице, мы выскочили на улицу, в ослепительное раннее летнее утро. Накануне Пьетро, облачившийся в лабораторный халат, действительно попросил нас - весьма неприветливо - поймать ему лягушку. Уж не знаю, что за роль он в тот момент исполнял.
Увертываясь от машин, я пробежал несколько кварталов, отсалютовал мистеру Пилсудскому, стоявшему за мутной витриной своей таверны, открывавшейся ровно в восемь, чтобы направлявшиеся на фабрику рабочие имели возможность перекусить, получил в ответ приветственный взмах руки с зажатой между пальцами сигарой и только тогда наконец оглянулся. Алекс едва волочил ноги.
- В чем дело? Что ты плетешься? - спросил я, дождавшись, когда он поравняется со мной.
Он театрально оглянулся через одно плечо, потом через другое, после чего протянул мне пачку "Кэмела". Обозленный его медлительностью, я оттолкнул его руку и снова помчался вперед.
Мы бежали по Брод-стрит.
Знай Марко Поло, что в Рузвельте сосредоточены сокровища, не уступающие по своей ценности китайским, он непременно заглянул бы сюда, а его король не пожалел бы никаких денег, чтобы снарядить его в путешествие: магазин для служащих армии и флота предлагал покупателям всевозможное походное снаряжение, комплекты столовых принадлежностей, карманные ножи. В витрине под стеклом рядом с обычными швейцарскими ножами красовались серьезные "перья". Мне припомнилось, как однажды после урока закона Божьего Билли Ти1, окрысившись на меня, повалил на пол, выхватил из кармана финку, щелкнул ею и прижал лезвие мне к горлу. Не думаю, что я тогда испугался: знал, что он не порежет, его целью было лишь утвердить собственное превосходство, унизить, но я напустил в штаны, и меня несколько лет все дразнили "ссыкуном".
Мы галопом промчались мимо кинотеатра, где я никогда не был, обувного магазина "Коблер Сладкус", хозяин которого мистер Грин неизменно хранил приветливый вид, даже когда моя мама, прежде чем купить пару уцененных чулок, не меньше часа примеряла все имевшиеся в наличии туфли, миновали слесарную мастерскую, винный магазин Джеда, магазин автозапчастей, три пиццерии, жуткое количество парикмахерских, мастерскую по изготовлению париков, "Файв-энд-дайм"2. Вспотев, я наконец остановился; Алекс с развевающимися волосами, сжав в кулаки обтянутые перчатками руки, бежал за мной на расстоянии одного плевка.
Поравнявшись с топлесс-баром, я замедлил ход, заглядевшись на рекламные плакаты, размноженные на мимеографе и пришпиленные к оштукатуренным стенам глухого, без окон, здания. Как только я завернул за угол, открылась дверь, и на пороге появилось сошедшее с одной из этих афиш божество женского пола с рыжими волосами, свалявшимися, как мочалка. На божестве были туго обтягивающая майка и такие же облегающие эластичные брюки. Я остановился как вкопанный в дюйме от ее бюста.
- Эге-ге, осторожней, малыш, - подмигнуло мне божество.
Бар был еще закрыт, она, должно быть, помогала хозяйке прибираться. Одарив взглядом и Алекса, женщина удалилась.
- Запомни эту задницу, - сказал Алекс.
- Алекс, Николас! - раздалось с противоположной стороны улицы.
Отец Мирон. Этого тощего, с пегими волосами, заботливого, как мать, человека все уважали. Когда он переходил улицу, машины останавливались, чтобы пропустить его.
- Там лимонада не подают, - пошутил он, указывая рукой на бар.
- Мы бежим ловить лягушку. Для Пьетро, - хором объяснили мы.
- Только никаких петард, мальчики, - предупредил отец Мирон. - О, миссис Матейко! - Он помахал пожилой даме, ковылявшей через дорогу в инвалидных ходунках.
Скромная купа тополей сторожила вход в парк - в оазис, кишевший невидимыми зверьками: белками, енотами, опоссумами, утками, жили в нем даже несколько пугливых лисиц.
Мы подходили к пруду - городской версии того, который был у нас в Кэт-скиллских горах, - когда из-за угла выкатил мерцающий красный "Мустанг", я разглядел в нем Сэмми Кабана и Билли Ти, живших в соседнем квартале. Когда машина с ревом проплыла мимо, Алекс закричал ей вслед:
- Жопы!
Я закрыл лицо руками: момент был совсем не подходящий, чтобы умирать. Мы шли по делу, нам было необходимо отловить лягушку, и мне еще предстояло выучить латинские склонения. Алекс, между тем, видимо, решительно вознамерился переменить имидж.
"Мустанг" остановился. Я услышал, как у меня за спиной хлопнули дверцы, узконосые ботинки с железными набойками зацокали по щебню, и, прежде чем мы успели рвануть с места, путь нам преградили четверо самых отъявленных хулиганов в городе.
Сэмми, мышцы которого, накачанные в гимнастическом зале Грэга, едва не разрывали щегольскую гавайскую рубашку, навис над Алексом. Тот не дрогнул и даже тихо пробормотал:
- Педики.
Я понял, что у нас два выхода: переговоры - или смерть.
- Вы что-нибудь слышали о гигантских лягушках? - быстро затараторил я. - Нет, я не шучу, честное слово. Они больше, чем ваша машина. Мы идем их искать.
- Да пошел ты.
Тогда я прибег к последнему средству: начал вопить, как ведьма на костре, как миссис Оболонская в то утро, когда ее муж грохнулся замертво во время церковного схода. Это дало несколько секунд отсрочки, я судорожно пытался придумать следующий шаг. И в этот миг из-за кустов, росших по ту сторону дороги, показался полицейский Майк, который, вероятно, тискал там какую-нибудь старшеклассницу, потому что галстук у него съехал набок, а голубая форменная рубашка была расстегнута.