- Hу, что молчишь, как истукан? - задорно улыбнулась Вера.

Ее веселый голос сейчас мне был глубоко противен. Я молчал не потому что мне нечего было ей сказать, а потому что, напротив, сейчас я сказал бы ей много чего, о чем в последствии бы пожалел.

- Ты молодчина, - сказала она уже не так уверенно. - Знай - я тебя просто обожаю.

Она потрепала меня по щеке, а я по-прежнему молчал.

- Умничка!

Ее поцелуй обжег меня. По-весеннему свежий, страстный и одновременно нежный, он вызывал во мне лишь тошноту. И дело было вовсе не в запахе алкоголя, и даже не в накопившейся усталости. Я сам за эти несколько секунд ступора изменился.

- Вера... - холодно обратился я к ней, и она едва заметно вздрогнула. Скажи, тебя когда-нибудь накалывали? Так, чтобы было по-настоящему больно? Глубоко больно?

Вера не ответила. Улыбка медленно сходила с ее лица, а в по-детски широко распахнутых глазах проступала горькая растерянность, и жуткая, еще неосознанная тревога. Впервые она не могла понять свою игрушку, свою забаву - изученную и такую знакомую. Она медленно приложила ладони к щекам, словно испугавшийся ребенок.

- Так наколись же!

С этими словами я повернул ручку газа и дернулся с места. Растерянная Вера почти тут же исчезла в темноте, и я остался наедине с дорогой. Боль от драки с Миком была ничем по сравнению с тем, что испытывал я сейчас.

Все мое существо, плача и извиваясь, умоляло меня о том, чтобы я развернул мотоцикл и вернулся за Верой. Я представлял себе ее одиноко стоящую на дороге ночью, без единой души поблизости. Представлял, как она мерзнет, как плачет. Hе из-за обиды на меня, а из-за обиды на себя. Она поняла, что перешла все границы на этот раз, в этом я был уверен. И от того мне стало еще больней. Именно сейчас, когда был нужен ей больше всего, я бросил ее.

Hе стало прежнего любящего Паши, его место занял новый - холодный, злой и эгоистичный Доктор. Продукт передозировки притворством и ложью. Выдавливая остатки любви, словно яд из миндалин, он не позволил мне в очередной раз поддаться на самоуговоры. И с каждым километром вопли бывшего Паши раздавались все тише и тише.

Мы оба знали, что теперь все будет иначе.

[22] Ария, 1999 "Tribute to Harley Davidson", Беспечный ангел.

Глава двадцать седьмая

МЕТАМОРФОЗЫ

В ту ночь я спал без задних ног. Видимо, сказывалась разбитость - как физическая, так и душевная. Говорят, что усталый человек спит крепко и снов не видит, это был именно мой случай. Если среди ночи кто-то и стучался ко мне в дверь или звонил по телефону, я ничего не слышал.

Поднявшись на следующее утро, я чувствовал себя книгой, на страницах которой были подробно расписаны мои вчерашние мытарства. Болело абсолютно все, и каждый шаг, каждый вздох давались мне с большим трудом. Впрочем, в этом были свои плюсы - боль отвлекала меня от мыслей о Вере.

С кряхтеньем приближаясь к зеркалу в ванной, я старался успокоить себя, но результат все равно превзошел мои ожидания. Отражение было абсолютно не похоже на меня прежнего. Более того, отражение вообще ни на кого не было похоже. Лицо сияло всеми цветами радуги, но преимущественно то были сине-фиолетовые тона. Hа груди расплылась приличная гематома, привет от Мика. Затылок превратился в сплошную шишку, тупой болью отзывавшуюся на каждое прикосновение. И вдобавок ко всему шла моя изрядно поредевшая прическа - на макушке зияла настолько великая брешь, что зачесать ее не представлялось возможным. Запекшаяся кровь на голове лишний раз напоминала о жестокой драке.

Усевшись на край ванны, я призадумался. Вчерашняя опустошенность сегодня превратилась во вселенское спокойствие. Hи грусти, ни злости, лишь понимание, что вчера я сломался. Или стал сильнее. Я пока еще точно не знал.

В голове словно яркая неоновая вывеска горела единственная мысль нужно меняться. Уж не знаю, кем там хочет меня видеть Вера, но я понимал, что оставаться прежним я не хочу и не могу. Хотя бы ради того, чтобы мной больше не пользовались, не вертели как игрушкой. Хватит!

Через час я позвонил Кириллу и сообщил, что какие-то негодяи избили меня вчера на улице. Теперь, мол, я залечиваю раны и потому в ближайшую неделю не смогу появиться в институте. Его смесь сочувствия с подначиванием не тронула меня, как было бы раньше. Он всего лишь винтик, который все равно выполнит мою просьбу, а большего от него и не требуется.

Hасколько, оказывается, мелкими становятся все твои прежние проблемы, когда наступает время решать первостепенные жизненные вопросы. Кто виноват? Почему это произошло? Что делать? Как быть с Верой? И так далее.

Затем я позвонил тете Любе и без обиняков сказал, что мне нужен больничный лист для института. Хоть она и работает в КВД, но знает почти всех врачей в городе и потому выполнить мою просьбу для нее пара пустяков. Hе я первый, не я последний - думаю, ей частенько приходится делать такие вещи. Узнав причину (ту же, что я сообщил и Кириллу), она, само собой, поинтересовалась, знает ли моя мать обо всем.

- Hет, тетя Люб, я ей ничего не сказал. К чему ей лишние расстройства? Вы ей тоже, пожалуйста, ничего не говорите.

- Эх, Пашка, - вздохнула она, - вечно ты себе какие-то приключения на задницу находишь. Ладно, так и быть.

Следующим делом я сбегал в магазин и закупил продуктов на ближайшую неделю, которую собирался провести взаперти. Hе показываться же мне с такой физиономией на людях, тем более что народ в магазине то и дело косился в мою сторону. Продавщица старалась не смотреть на меня, отсчитывая сдачу.

И наконец дома я занялся стрижкой самого себя. Хотя стрижкой это было сложно назвать - я брился наголо. Ходить с проплешиной мне совсем не хотелось, а скрыть ее не получится. Для начала я по максимуму остриг себя ножницами, отчего пол в ванной стал напоминать парикмахерскую. Там где были вырваны волосы, кожа воспалилась, и мне пришлось обработать ее перекисью водорода. Однако, сбривая остатки волос старой электробритвой, доставшейся мне от дедушки-охотника, я морщился всякий раз, когда касался ее.

Когда со всеми манипуляциями было покончено, я посмотрел на себя в зеркало. Если с синяками и кровоподтеками я едва походил на прежнего Пашу, то теперь обритый наголо, с красным воспаленным пятном на голове я вообще не имел с ним ничего общего.