Мы поспешно усаживаемся в машину к Максиму, потом бежим на второй этаж, там Тимофей скидывает обувь, кричит на ходу колонке: «Включи «Город Омск!» и залетает в санузел.

Мы с Максом всё стоим в крошечном коридорчике моей квартиры.

— И вот так всегда, — я развожу руки, — колонку ты подарил нам обоим, а слушаем только то, что выберет он. Этот «Омск» у меня уже в печёнках сидит! А позавчера весь вечер на повторе стояла «Рыжая кошка», можешь себе представить?

— «Рыжая кошка» — это еще нормально, — вздыхает Максим, — вот я когда-то работал на кафедре, где старший коллега любил ставить горловое пение тибетских монахов. Уверял, что ему так лучше думается.

— Подожди, — начинаю хихикать я, — ты знаешь, что у нас в Екб в артели даже случилась драка из-за музыкальных предпочтений? Сашка сказал одному из парней, что его бардовские песни — отстой, а нужно слушать русский рок. Они неделю спорили, приходили на работу пораньше и включали динамики погромче, а в итоге сцепились так, что разнимать пришлось всей толпой! С тех пор музыку там можно слушать только в наушниках! Нет наушников — нет музыки! Анька грозилась, что запишет это в устав фирмы!

Мы хохочем так, что выступают слёзы. Я машу руками, закидываю голову и постанываю. Потом наклоняюсь вперёд, утыкаюсь Максиму в грудь и смеюсь в неё, вцепившись в его футболку.

— Уф, давно так не ржала, — говорю я и пытаюсь отодвинуться. Но Макс кладёт свои руки мне на плечи и не отпускает. Когда я поднимаю голову, то вижу, что он уже не смеётся. Глядя мне в глаза Максим беззвучно спрашивает: «Можно?». Я ненадолго задумываюсь. А потом вместо ответа поднимаюсь на цыпочки, кладу руки на его шею, вдыхаю аромат туалетной воды и…

— Мам, я покакал! — кричит Тимофей.

Мы смеёмся, прижавшись лбами друг к другу.

— Кажется, перед тобой стоит важная задача, — шепчет Максим. — Совершенно безотлагательная.

Он заправляет мне волосы за ухо, улыбается и уходит.

Глава четырнадцатая

Всю ночь я думаю о нашем почти поцелуе с Максом. Я и рада, и не рада тому, что Тимофей прервал нас.

Что это всё значило? Хочет ли Максим от меня большего, чем есть между нами сейчас? Желает ли перевести наши отношения на романтический лад? Или я только зря накручиваю себя, а он лишь поддался моменту? Или мне всё показалось, и мы просто обнимались, соскучившись по теплу другого человека?

И вообще, нужен ли мне сейчас роман? Даже с таким замечательным мужчиной, как Максим?

Да о чём я в принципе думаю? Я ведь даже не разведена с Артёмом. И если он, наплевав на все условности, почти не скрываясь, завёл любовницу, а теперь спит с ней на нашей супружеской кровати, должна ли я отплатить ему той же монетой?

«Конечно!» — воскликнула бы Аня, будь она на моём месте. И тут я вспоминаю об ещё одном возможном аспекте, который не брала в расчёт. Что, если я сейчас пойду на поводу своей обиды и решу использовать Макса как оружие мести, но потом пойму, что не смогу быть с ним? Что, если его намерения серьёзны, а я не дам ему того, что он заслуживает? И он обидится и никогда не захочет больше меня видеть? Тогда я потеряю прекрасного друга. Возможно, и лучшую подругу, ведь она встанет горой за своего старшего брата?

Когда я вообще буду открыта для новых отношений? Когда я смогу принять себя, перестать копаться в своём прошлом, раз за разом пытаясь найти точку невозврата? Место, откуда наши с Артёмом пути разошлись? А вдруг этот сценарий повторится вновь?

Говорят, любовь живёт три года. Наша любовь с мужем просуществовала почти в два раза дольше. Я точно знаю, что в Екатеринбурге Артём ещё был моим. Мы всегда были на одной волне. Советовались друг с другом. Я гордилась тем, что Артём называл мой вкус «безупречным». Это в самом деле так и часто он, работая над очередным проектом, спрашивал, как обыграть тот или иной момент и моё предложение всегда приходилось к месту.

Бывало, что мы ссорились, — да и невозможно сосуществовать мирно с таким темпераментом, как у Артёма. Мы ссорились так, что летали перья, качались люстры и звенели стёкла в окнах. Но мы всегда мирились. Это были такие же громкие примирения: с мокрыми поцелуями, жарким шёпотом, судорожными объятиями и обещаниями «больше никогда».

У меня вырывается стон. После переезда в Москву мы с Артёмом больше не занимались сексом. А ссоры стали происходить так часто и по таким пустяковым поводам, что я будто всё время держалась на острие ножа. Я всегда была напряжена. Опасаясь допустить оплошность, по несколько раз проверяла, всё ли сделано так, как нравится мужу. Перестала спрашивать о его делах и рассказывать о своих, потому что едкие комментарии причиняли мне боль. Если мне нужна была помощь, то я либо старалась справиться со всем сама, либо обращалась за ней к кому угодно, но только не к Артёму; даже если он и делал о чём я прошу, то позже находил пустяковый повод затеять скандал, как будто в отместку за приложенные усилия. О господи, да я ведь начала бояться Артёма!

— Охохонюшки-хо-хо, — вздыхаю я вслух и кручу обручальное кольцо на безымянном пальце. Меня удивляет, что Артём продолжал носить своё всё это время. Когда он знакомился с Ириной, когда дарил ей подарки, когда вёл в постель, — оно не напомнило ему своей тяжестью о клятвах, которые мы давали друг другу? Я снимаю кольцо с пальца и взвешиваю его в ладони. Как сильно ты должен быть увлечён другим человеком, чтобы забыть о морали, о принципах, о возможных последствиях твоих поступков?

Почему он вдруг решил ограничить нас в средствах? Эта мелочность стала для меня совершенной неожиданностью. Я бы не претендовала на его накопления. Слава богу, у меня тоже есть небольшой запас на чёрный день. Но как можно было лишить ребёнка алиментов, бросив взамен кость? Артём ведь такой внимательный отец, неужели ему всё равно, как о его сыне отзывается его новая возлюбленная? Рассказала ли она ему о нашей перепалке? Указала истинную причину или выставила меня сумасшедшей бывшей, вышедшей из употребления женой? Так много вопросов и так мало ответов.

Следующим утром я просыпаюсь с опухшими глазами и дичайшей мигренью. С трудом отвезя Тимофея в детсад, я возвращаюсь домой. Принимаю таблетку, но вместо того, чтобы приняться за работу, ложусь на диван.

Дзинькает сообщение:

«Сегодня сдал статью в печать, может, отметим?»

Я отвечаю, что очень рада за профессора Лосяша. Но отмечать не смогу из-за головной боли.

Через час раздаётся домофонный звонок. Когда я открываю дверь, на пороге стоит Максим с бумажными пакетами в руках. Я впускаю его, он проходит на кухню и выгружает на стол ромашковый чай, тыквенный суп-пюре, тушёные овощи, салат из брокколи и кусок пирога. Ещё он принёс свежевыжатый апельсиновый сок и два мандарина, которые тут же принимается чистить.

Мне хочется плакать.

Максим сочувственно поглядывает на меня, принимая несчастный вид за страдания из-за мигрени.

— Просто выпей сок, а потом ромашковый чай от головной боли. Я позвонил маме и спросил, что ей помогает, когда она мучается от приступов.

Сделав, как он сказал, я уже не могу сдержать рыданий. Максим подсаживается ближе и гладит меня по голове. Я вцепляюсь в него и начинаю рассказывать. Как мы жили с Артёмом раньше, к чему пришли в последний год. Про то, как начала бояться мужа, как скрывала своё возмущение или недовольство из страха спровоцировать вспышки ярости. Как мне больно, что он предал себя и предал нас с Тимофеем.

— А ты — такой милый, заботливый и чуткий! — С забитым носом гундосю я, — ты хочешь от меня чего-то серьёзного или ты мой друг? Я не понимаю, как я теперь смогу влюбиться в другого человека, быть искренней с ним, не тревожась постоянно, всё ли я делаю правильно?! Я буду сходить с ума, искать неровности, первые признаки недовольства, буду бояться провала и этим только отталкивать от себя!