Как только они поднялись на сцену, сидевшие в президиуме солидные мужчины встали и по очереди пожали им руки, а Артемий Богатырёв вручил по почётной грамоте и ключи от квартиры. После чего обнял и от души крепко расцеловал сначала Тамару, потом Амирхана, предложил им, как и обещал, места в президиуме, в том числе и одно из этих мест – своё, а сам под шум новой волны рукоплесканий скромно спустился в зал.
Эх, Артемий, Артемий! Всем ты хорош: и силён, и умён. Не раз перехитрил ты смерть на поле боя, а, пройдя через всю грязь и жестокость
войны, не утратил благородства души. Не оставил ты и свою израненную и покалеченную, превратившуюся в беспомощного инвалида боевую подругу, в отличие от поступавших совсем наоборот многих других фронтовиков, избалованных послевоенной нехваткой здоровых мужчин при небывалом обилии изголодавшихся без мужской ласки красивых женщин. А тут… продержавшись столько лет, дрогнуло-таки твоё закалённое сердце, допустило запавшую в него искру, способную, разгоревшись до жаркого пламени, спалить в пепел и само сердце, и разум.
Но вовсе не в этом главная твоя ошибка, Артемий, если вообще правомерно считать ошибкой то, что человеческому разуму никак не подвластно – допускать или не допускать к своему сердцу, принимать или не принимать дарованное Богом чувство. Нет, конечно, ничего тут от тебя, как и от любого иного, хоть трижды стойкого и порядочного мужчины, окажись он на твоём месте, не зависело бы ни при каких обстоятельствах. Промах твой – а вот тут уже от ума кое-что зависит! – немного в другом: негоже прилюдно целовать азиатскую женщину, да ещё в присутствии её собственного мужа. Даже – по такой уважительной причине и такому официально-торжественному поводу, как сегодня.
Ты не заметил, как почернел вдруг лицом Амирхан? А ведь следовало тебе, умудрённому жизненным опытом, знать, что кровь предков, текущая в жилах мусульманских мужчин, ой как сильна своей генетической памятью к тем временам, когда посторонний не имел права к чужой жене не то что прикоснуться, а даже видеть её лица. Ну, что ж, посмотрим, что будет дальше…
V
Счастливая Тамара не чуяла под собой ног от радости, когда они с мужем возвращались поздно вечером в ставший вдруг таким неинтересным барак. Неужели у них теперь есть свой угол – целая квартира, в которую они могут вселиться хоть завтра, прямо в праздничный день? И прямо с той же послепраздничной ночи она имеет полную возможность не спеша и досыта налюбиться со своим сладкоголосым красавцем Амиром, не стесняясь, как было до этого, громко (возможно – притворно) храпящих за тонкими стенами барачных соседей!
Не замечая какого-то необычного сопения непривычно молчавшего всю дорогу мужа, Тамара обернулась и крепко прижалась к нему:
– Ой, Амирка, как я тебя люблю! Теперь ты сможешь свободно и сколько угодно, хоть во весь голос, распевать дома песни, репетировать для своей художественной самодеятельности. А главное, деточек наших привезём… как только садик достроят. Как я по ним соскучилась!
– Поживём – увидим… – уязвлённая мужская гордость Амирхана, перед глазами которого всё ещё упорно стояла сцена их поздравления в Доме культуры, когда ставший отныне ненавистным большой начальник целовал ЕГО жену, пыталась бороться с нежной страстью к ней.
– Что случилось, Амирхан? – упавшим голосом, ничего не понимая, еле выговорила Тамара. – Тебе плохо?
– Да нет, всё хорошо, и даже очень. Особенно тебе и этому… Герою.
– А-а, вот ты о чём. Чудак! – облегчённо вздохнула она, убедившись, что муж, слава Аллаху, не заболел, а всего лишь нелепо ревнует к совершенно безобидному эпизоду. – Ведь не я же его обняла… а у них, наверное, так принято, когда поздравляют. Этот, как его – протокол.
– Меня такие протоколы не устраивают! Если без них не обойтись, давай уедем. Поживём пока опять у моих родителей, потом построим свой дом, будешь детей воспитывать. А я без дела не останусь, шофера везде нужны.
– Ты с ума сошёл? Интересная жизнь здесь, на целине, только начинается!
– Интересная для кого?
– Для нас с тобой и для детей наших, которых уже есть куда привезти. Ну, успокойся, пожалуйста. Пусть ещё кто-то ко мне только попробует приблизиться, хоть с медалькой обещанной, хоть с орденом… мигом забудет, зачем подходил! Я ведь только тебя одного воспринимаю как мужчину, и ты это прекрасно знаешь. Ну, пойдём скорее домой! Я так истосковалась по настоящей, ничем не сдерживаемой твоей нежности, Амирка, за время этой насквозь прослушиваемой и во все щели просматриваемой барачной жизни, не могу больше ждать… даже переезда в новую квартиру. Пошли же!..
Амирхан, как ни изощрялся подольше попроявлять мужскую суровость, всё же не устоял под ласками жены. Вспыхнувшая несколько часов назад в его душе жгучая ревность теперь и самому ему представлялась несерьёзной и, едва добравшись до своей комнаты в бараке, они наконец-то решились не обращать внимания на всё слышавших, как им не без причин казалось, соседей и на всю ночь отдались той сладчайшей страсти, с которой любили друг друга с первого мгновения их знакомства и хотели любить вечно.
VI
После новоселья Азимовы вплотную занялись ремонтом, приведением в
безукоризненное рабочее состояние своего грузовика, основательно
основательно потрёпанного в ходе уборочной и последующих осенних сельхозработ. Когда, наконец, был достроен и открыт давно обещанный властями детский сад с яслями для самых маленьких, съездили на несколько дней на родину в Узбекистан, где надарили кучу подарков родственникам и друзьям, забрали детей, нажитое за короткую супружескую жизнь небогатое добро и, вернувшись в свой целинный совхоз, некоторое время жили хоть и, будучи занятыми от зари до зари, нелегко, но – относительно тихо и спокойно.
Долго, однако, такое тихое спокойствие продолжаться не могло согласно элементарной логике: как интересные во многих отношениях, сильные, незаурядные личности, Амирхан и Тамара просто не могли быть не востребованы общественно-политической жизнью, особенно в стране, активно строившей коммунистическое завтра. Он, обладавший прекрасным голосом и абсолютным музыкальным слухом, был замечен руководством отдела культуры райисполкома и, получив соответствующее приглашение с обещанием всяческих льгот, стал все без исключения вечера пропадать на спевках патронируемого районным управлением сельского хозяйства хора, в составе которого исполнял нередко сольные партии, совмещая эти занятия с репетициями народного театра, где как талантливый, хоть и без специального образования, исполнитель различных, в том числе и заглавных, а то и главных ролей быстро набирал вес. Она – волевая, рассудительная и трезвомыслящая даже в сложных ситуациях работница, быстро выросшая до должности бригадира шоферской бригады, серьёзная мать, да ещё и обаятельная красавица, была избрана секретарём совхозного комитета комсомола. Одновременно оба вступили кандидатами в члены КПСС7. Жизнь сделалась ещё интенсивнее, без малейших просветов, которые можно было бы назвать досугом, свободным временем…
Однажды, нежданно-негаданно, Тамару пригласил на индивидуальную непротокольную беседу секретарь партийного комитета совхоза, по сути и традиционно в советской административно-управленческой иерархии – комиссар, второй человек на предприятии, и с некоторой грустцой в голосе повёл разговор, судя по интонации – явно не желаемый для него самого, но, видимо, обязательный как директива, спущенная негласно «сверху», и не просто сверху, а, как выявилось впоследствии – через районное руководство из высших эшелонов областной власти.
– Понимаешь, Тамарочка, жизнь – такая уж не совсем и не всегда справедливая штука… лучших людей из любой организации всегда стараются забрать себе организации вышестоящие. Вот и вы с Амирханом, что вполне закономерно и естественно, приглянулись там, в верхах. А мы, ваше тутошнее начальство, вложившее в вас душу и сердце, сами здесь в вас нуждаемся как в передовиках производства и способных общественниках, полюбили вас как родных. И товарищи по работе вас уважают, ценят.