"Может быть, 565?" - и в конце концов письмо попало в нужные руки.

Клинг извлек из конверта листок.

У Анни Бун был мелкий аккуратный почерк. Опрятное письмо, ни пятен, ни загнутых уголков, написано явно не второпях. На письме стояла дата: пятница, 7 июня. Анни была убита три дня спустя. Сегодня четырнадцатое. Значит, Анни Бун уже четыре дня как мертва. Вчера погиб Роджер Хэвиленд. Письмо гласило:

Тед, дорогой!

Я знаю, как ты относишься к Монике и что собираешься предпринять. По идее, я должна на тебя злиться, но случилось кое-что важное, и мне хотелось бы посоветоваться с тобой. В конце концов, ты единственный человек, с которым я всегда могла быть откровенной.

Вчера я получила письмо, Тед, и оно меня страшно напугало. Я не знаю, надо ли обращаться в полицию. Пыталась дозвониться до тебя, но дома к телефону никто не подходил, а на работе мне сказали, что ты уехал в Коннектикут и будешь только в понедельник. Значит, придется подождать. Когда вернешься, сразу же позвони мне - домой или в магазин. Мой рабочий телефон: Кембридж 7-6200. Позвони, пожалуйста.

С наилучшими пожеланиями. Анни.

Клинг прочитал и перечитал письмо. Он читал его в третий раз, когда вернулся Бун, уже при галстуке и в спортивной

куртке. Стопроцентный американец в стопроцентной китайской комнате.

- Вы не пробовали эти сигареты? - спросил Бун, вынимая одну из медной шкатулки. - Английские!

- Пробовал, - сказал Клинг. - Давайте поговорим об этом письме.

Бун закурил и взглянул на часы.

- У меня ещё есть несколько минут, - сказал он. - Что вы обо всем этом думаете?

- Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

- Валяйте.

- Во-первых, почему "Тед, дорогой", а не "дорогой Тед"? В таком обращении гораздо больше интимности. Ваши отношения позволяли это?

- Интимность тут ни при чем, - сказал Бун. - Анни писала так всем, поверьте мне. Такая уж у неё была манера.

- А что значит вот это? - спросил Клинг и прочитал: - "Я знаю, как ты относишься к Монике и что собираешься предпринять".

- Ничего особенного...

- А все-таки?

- Она знала, что я люблю дочь и что я...

- Продолжайте.

- Что я... что я люблю её, вот и все.

- Все, да не совсем. Что вы собирались предпринять такое, о чем знала Анни?

- Затрудняюсь ответить. Наверное, она имела в виду мое желание видеть Монику чаще.

- И поэтому написала, что должна на вас злиться?

- Разве она так написала?

- Прочтите сами, - сказал Клинг, протягивая письмо.

- Зачем, я вам верю, - сказал Бун, пожимая плечами. - Я не знаю, что она имела в виду.

- И не догадываетесь?

- Нет.

- Допустим. А что за письмо она получила? Вам что-нибудь об этом известно?

- Ничего.

- Когда вы уехали в Коннектикут?

- В пятницу, седьмого. Утром.

- А точнее?

- Я ушел из дома часов в восемь.

- С какой целью вы туда отправились?

- Клиент заказал мне портрет.

- Вы полагали, что это займет два выходных дня?

- Да.

- Когда планировали вернуться?

- Хотел попасть к себе в студию в понедельник с утра.

- Попали?

- Нет.

- Когда же вы вернулись?

- В понедельник, в одиннадцать часов вечера.

- В тот самый вечер, когда была убита Анни?

- Да.

- И вы сразу позвонили ей на работу?

- В одиннадцать-то вечера?

- Пожалуй, вы правы. Вы справились у телефонистки, звонил ли вам кто-нибудь?

- Да. Звонила Анни.

- Вы ей не перезвонили?

- Нет.

- Почему же?

- Я думал, ничего срочного, подождет до утра. Я тогда ужасно устал, мистер Клинг.

- А наутро вы не пытались до неё дозвониться?

- Утром я прочел в газете, что её убили.

- Ладно. Если вы не против, я захвачу с собой письмо. Оно может нам пригодиться.

- Разумеется. - Бун пристально поглядел на Клинга. - Вы по-прежнему считаете, что я имею к убийству какое-то отношение?

- Я бы сказал так: в том, что вы рассказали, есть некоторые противоречия.

- Когда именно была убита Анни?

- Коронер считает, что в десять тридцать.

- Тогда я вне подозрений.

- Почему? Только потому, что вы утверждаете, будто приехали в город в одиннадцать вечера?

- Нет. Потому что с десяти до половины одиннадцатого я был в одном ресторанчике. Оказалось, что его владелец очень интересуется фотографией, и мы с ним разговорились.

- Что за ресторанчик?

- Называется "Колесо". В сорока милях от города. Я просто не мог её убить. Проверьте. Владелец меня должен был запомнить. Я ещё дал ему свою визитную карточку.

- Говорите, в сорока милях от города?

- Именно так. По тридцать восьмому шоссе. Можете проверить.

- Проверим, - пообещал Клинг. Он встал, направился к двери, но у порога обернулся. - Мистер Бун! - сказал он.

- Слушаю?

- Пока мы выясняем, что к чему, не ездите в Коннектикут на выходные.

Юридическая контора Джефферсона Добберли словно сошла со страниц "Больших надежд" Диккенса. Комнаты были маленькие и какие-то заплесневелые, в косых лучах солнца плавали пылинки. Полки в приемной, коридоре и кабинете были уставлены увесистыми юридическими справочниками.

Сам Джефферсон Добберли сидел у окна. Как раз над его лысиной в комнату врывался солнечный луч, и пылинки устроили себе танцплощадку на адвокатской плеши. Книги, сваленные на столе, образовали бастион между ним и Клингом. Берт изучающе поглядывал на адвоката. Высокий худой человек с водянистыми бледно-голубыми глазами, от уголков рта разбегаются морщинки. Добберли постоянно шевелил губами, словно хотел сплюнуть, но не знал куда. Бреясь сегодня утром, он сильно порезался: через всю щеку тянулась красная полоса. Единственное, что росло на голове Добберли - это бакенбарды, да и те какие-то белесые, как будто они завяли, прежде чем опасть. Джефферсону Добберли было пятьдесят три года, но выглядел он на все семьдесят.

- Теодор Бун предпринимал что-либо для получения опеки над дочерью? задал первый вопрос Клинг.

- Не понимаю, какое это имеет отношение к вашему расследованию, мистер Клинг, - сказал Добберли. Его голос звучал на удивление мощно, что никак не вязалось с анемичной внешностью. Адвокат говорил так, словно обращался к присяжным; казалось, каждое его слово было исполнено особого смысла.