Арабелла Эллиот.

– Белла! Ты сама это написала? – воскликнула мама.

Ее сестра кивнула.

– Именно так.

– И подписалась девичьей фамилией! Белла, люди посчитают тебя фривольной.

– Журналистки всегда так делают, – ответила тетя Белла, – а некоторые даже подписываются мужскими псевдонимами. Делла, женщин-журналистов гораздо больше, чем ты думаешь.

– Это все правда, миссис Мартин? – спросила Мэб Кроуфорд.

– Конечно. На самом деле я не рассказала всего, что могла бы, из страха, что мне не поверят! Послушай, малыш Ден тоже собирается стать журналистом, не так ли? Он все записывает.

Как и я.

Должен объяснить, что покинул свой кабинет. Я открыл дверь в надежде (как сказала бы тетя Белла, надежда умирает последней), что увижу стол мисс Биркхед, но там был (разумеется) только пустой коридор. Сейчас я сижу на кухне Мэб Кроуфорд, которая когда-то принадлежала моей бабушке Эвадне Эллиот, но я ее не помню. Сижу, все еще царапая карандашиком по бумаге, за кухонным столом. Это такое же хорошее место для письма, как и любое другое, хотя, признаюсь, иногда мне хочется снова найти персидскую комнату или свою веранду с камином.

Книжный магазин Голда был старым заведением, хотя книги в нем продавали всего несколько лет. В витринах – то есть в окнах без средников, но сделанных из маленьких кусочков гладкого стекла, разделенных деревянными полосками – стояли новые книги, о которых никто, кроме их издателей, никогда не слышал, фолианты о парусном спорте, охоте и коллекционировании дамских аксессуаров Викторианской эпохи. В самом магазине новые книги уступали место старым; стены до самого потолка занимали полки, а потолок был очень высокий, так что до книг на самом верху можно было добраться только по лестнице на рельсах, которой раньше пользовались продавцы обуви.

Между стенами стояли книжные шкафы высотой в восемь футов, грубо сколоченные из мягкой сосны. В них тоже хранились книги, и в верхней части каждого шкафа, совершенно недоступной для любого покупателя, еще больше томов было навалено стопками, плашмя: излияния англоязычных типографий, накопленные и сохраненные демократично, словно банки с соленьями в погребе, – классика стояла бок о бок с трудами, которые, хотя и заслуживали того, чтобы их помнили, оказались забыты; с опусами, справедливо забытыми; и с другими, коим лучше бы не выходить из печати вообще. Я взял одну книгу и показал ее Лоис Арбетнот; это оказались мемуары миссионера по фамилии Мерчисон, который провел десять лет в Татарии.

– Старые и редкие книги, – сказал я.

– Ja, – раздался голос Голда у меня за спиной. Он заглядывал не столько через мое плечо, сколько под мою руку. – Это действительно старая и редкая книга. Мне очень жаль – я знаю, что вы бывали здесь раньше, но не могу вспомнить ваше имя.

– Вир.

– Да, мистер Вир. Вас интересует эта книга для библиотеки, мисс Арбетнот? Мерчисоны – местная семья.

– Сначала я должна проверить, – сказала Лоис, – и посмотреть, нет ли у нас такой.

– Сомневаюсь – это довольно редкий экземпляр. Разумеется, печатался частным образом, но не какой-нибудь самиздат. Печать оплатила секта, к которой принадлежал Мерчисон, и книги продавали на их собраниях, чтобы собрать средства для миссионерской программы. Несколько сотен экземпляров, и это в 1888 году. Большинство, вероятно, лежали рядом с Библией, а следующее поколение их выбросило. Это единственная, которую мне довелось увидеть.

– Тогда как вы можете быть уверены, что было всего несколько сотен экземпляров?

– Вот.

Он взял у меня книгу и открыл ее на последней странице. Небольшой блок текста в центре гласил: «Опубликовано тиражом в 500 экземпляров издательством „Пол Пресс“, Пеория, Иллинойс, из которых это экземпляр №________». На пустом месте кто-то написал карандашом (теперь настолько выцветшим, что его едва можно было разобрать): «177».

– Я должна проверить, – повторила Лоис. – Вы уверены, что Мерчисоны – местные жители?

– Они из сельских, – сказал я. – Теперь вспомнил.

– Сейчас довольно многие переехали в город, мистер Вир, – заметил Голд. – В наши времена в сельской местности никто надолго не задерживается. Загляните в телефонную книгу, и вы найдете их целый список. Но, по-моему, вы пришли не за этим. Я видел, как вы взяли ее – совершенно случайно, я бы сказал, – с моей полки.

– Мы здесь по поводу дневника Кейт Бойн.

– Хотите забрать его сейчас? Следуйте за мной.

Он повел нас в заднюю часть магазина, где был отгорожен небольшой кабинет, тоже заваленный книгами. У Голда была привычка стоять, выдвинув вперед голову, плечи и маленький животик, как сержант строевой подготовки, издевающийся над новобранцем. Поскольку он был небольшого роста, это не выглядело угрожающе, как могло случиться с более крупным человеком, но создавало впечатление, что он читает лекцию толпе учеников-пигмеев, которых никто другой не видит; прошло некоторое время, прежде чем я понял, что этими учениками были книги.

– Вот, – сказал он и взял толстый томик в черном кожаном переплете, который грозил рассыпаться прямо в руках.

Я ожидал, что Лоис потянется за дневником, но она молча посмотрела на меня, как бы давая понять: поскольку я плачу, то должен сначала осмотреть его и убедиться, что мои деньги не будут потрачены впустую.

– Телячья кожа? – спросил я Голда.

– Овечья, – сказал он. – В те дни она была намного дешевле. Когда-то на этой обложке было золотое тиснение. – Он кашлянул. – Ну, точнее, золотого цвета. Не настоящее сусальное золото, то есть соединение меди. Подержите его здесь под светом.

На столе стоял светильник, в центре которого находилась увеличительная линза, обрамленная изогнутой люминесцентной лампой. Я положил книгу под нее и рассмотрел надпись: «Семилетний дневник юной католички».

– Это задумывалось как своего рода записная книжка, – объяснил Голд. – Неделя на развороте, вся информация о днях святых, начале Великого поста и так далее. Девочка, которой он принадлежал – Кэтрин Бойн, – училась в бостонской школе, дневник ей подарили монахини как своего рода приз, она сообщает об этом на первой же странице.

Рассказывая, Голд уселся за свой стол. Он протер носовым платком стекла очков без оправы; без защиты его глаза казались маленькими и слабыми, как у пожилого крота.

– Вы читали его?

– Целиком? – Голд покачал головой. – Боюсь, у меня нет времени читать книги, мистер…

– Вир.

– Мистер Вир. К тому же эта… – (Прозвучало почти как «ета»; акцент Голда то появлялся, то исчезал, словно прилив.) – …написана очень мелким почерком, тонким пером, по старинке. И кишит орфографическими ошибками. Но материал интересный, и я почти поддался искушению. Я уже сказал, что это семилетняя книга; с 1844-го по 1850-й. Однако юная леди использовала его не по назначению – я бы предположил, что немногие так поступали. Иногда она исписывала три, четыре, пять страниц за один день, иногда месяцами ничего не писала. Так или иначе, дневник охватывает двадцать лет, последняя запись сделана в 1864 году. Про сиротку Энни знаете, да? Нет, не ту, где гав-гав.[69]

В общем, перед вами дневник сиротки Энни.