— И что я должна делать? — она внезапно рассердилась.

— Не знаю, — растерялся Алекс. — Пройдись по комнатам. Хочешь, я здесь подожду?

— Нет уж! — отрезала Дина. — Я не хочу быть одна! Пошли.

В гостиной, залитой светом из больших окон полукруглого эркера, сиротливо поникли засохшие розы в белой напольной вазе. Кто их принёс? Когда? Она прошлась по комнате, осторожно прикоснулась к гладкой поверхности стола, провела пальцами. Тронула шершавую обивку дивана. У пальцев была своя память — они узнали и эту гладкость, и эти короткие шерстинки бежевой обивки. Ноги помнили, когда перешагнуть железную пластинку порога, чтобы не запнуться, им был знаком переход со светлого ламината на серо-голубую шероховатую плитку в коридоре…

Двери в родительскую спальню были закрыты. Дина потянула обе створки, и они бесшумно разошлись в стороны. На прикроватной тумбе с маминой стороны стояла красивая серебряная рамка для фотографий. Овальные вырезы паспарту обнимали три снимка. Мамин, папин и её, Динин — первоклашки с глупым бантом на макушке. А над большой кроватью занимал половину стены этот ужасный портрет.

— Это ведь ты! — восхищённо утвердил Алекс, уставившись на картину.

Считалось, что портрет очень хорош. Папин друг, художник, писал его на заказ. На холсте Дина прильнула к шее Гардемарина, её волосы перепутались с прядями его гривы, спадая золотисто-чёрным водопадом. Она смеялась, довольная и очень красивая.

Вид картины вызвал у Дины гнев и тошноту, совершенно непонятно почему.

— Я, да. Пошли отсюда, — пробормотала она.

В душе поднималось что-то гадкое, чёрное и страшное. Что-то, чего она не хотела знать.

Дальше по коридору была дверь в её комнату. Дина помедлила на пороге, не решаясь войти внутрь. Алекс стоял прямо за спиной и терпеливо ждал.

В светлой и чистой комнате было пустовато, как если бы кто-то только въехал сюда и не успел до конца распаковать и расставить по местам вещи. Дине показалось, что здесь чего-то не хватает. С кровати свешивал сиреневые уши большой плюшевый заяц. Она не помнила, откуда он взялся. Широкий застеклённый шкаф занимали аккуратно расставленные книги. Дверь в гардеробную была раздвинута, обувь и пустые коробки валялись на полу, словно здесь что-то неаккуратно искали…

Взгляд зацепился за плоскую коробочку, лежащую на краю стола. Дина нахмурилась, не сразу вспомнив, что это такое, а когда сообразила, схватила мобильник обеими руками. Привычная тяжесть в ладонях подействовала успокаивающе. Как будто включился дремавший до сих пор механизм защиты, и теперь, стоит лишь набрать нужный номер, все проблемы мгновенно разрешатся сами собой.

Дина посмотрела на Алекса и радостно сообщила:

— Телефон! Алекс, смотри!

Она давила и давила на кнопку запуска, но стеклянный экран не оживал.

— Блин! Разряжен, — огорчённо пробормотала девушка и снова обернулась к Алексу в безумной надежде, что сейчас он сделает что-то — ведь можно же что-то сделать! — и телефон оживёт вместе с телефонной книгой, сайтами и чатами, со всеми голосами, до которых всего-ничего — несколько лёгких прикосновений к экрану.

Выражение лица Алекса— смесь неловкости и досады — сначала удивило, и только через долгую секунду до Дины начала доходить абсурдность её поведения. Куда звонить? Кому? В сто двенадцать? Спасите, я забыла всё на свете?

Словно почитав её мысли, парень заговорил. Осторожное сочувствие в голосе, как будто он обращался к сумасшедшей, вызвало у Дины приступ раздражения.

— Ты не расстраивайся. Он всё равно не заработает, даже если найти электричество и зарядить. Бесполезная игрушка. Компы, телики, телефоны — всё сдохло.

— Ну и ладно! — с деланным равнодушием отозвалась Дина и небрежно швырнула мобильник на кровать.

На самом деле ей хотелось зареветь от острого разочарования. Слишком сильна оказалась иллюзия безопасности, слишком больно оказалось её терять.

Чтобы переключиться, девушка опять огляделась. Взгляд вернулся к двери гардероба. Дина, отпихнув в сторону белый кроссовок и туфли, потянула её в сторону. Чуть слышно скрипнув роликами, полотно послушно поехало вбок, закрывая пространство, забитое вешалками и полками. Зеркало. Большое, в пол, зеркало служило здесь дверью, а сейчас вместо него была лишь сероватая фанерная стенка с косой царапиной, грубо пропахавшей середину полотна. Дина растерянно оглянулась на Алекса, как будто он мог подсказать ей — куда оно подевалось.

…она медленно, очень медленно застёгивает молнию и задвигает дверь, встречаясь глазами со своим отражением. Вздрагивает. Отворачивается. Снова вздрагивает, зная, что никогда к нему не привыкнет! Нос искривлён горбинкой. Эта горбинка — целый горб — никуда не собирается исчезать, вопреки обещаниям врачей, но не это главное. Собранные на скобах кости правой скулы и нижней челюсти, наверное, не настолько кривы, какими их делают шрамы — уродливые багровые полосы, которые не замаскировать никакому тональному крему. Правый глаз до сих пор иногда слезится, и совершенно невозможно улыбаться, хотя мама и утверждает, что мышцы придут в норму, нужно только потерпеть… Потерпеть!

Из зеркала на Дину смотрит отвратительная калека. Уродина. Страшилище. И мамино: «Всё поправимо, дай только время. Главное, что ты осталась жива!» звучит для Дины как издёвка. Жива? А зачем?

Дина завешивает лицо волосами, наклоняет голову и косит в зеркало одним глазом из-под длинной чёлки. Кошмар!

— Дочура, ты где? Опоздаем! — зовёт из прихожей папа.

«Опоздаем? Я должна спешить, по-вашему?» Она не произносит это вслух, и слова, оставаясь в груди, заливают сердце язвительной горечью пополам со страхом перед поездкой в школу. Дина хватает со столика тяжёлые часы в бронзовом корпусе и со всей силы запускает в зеркальную стену. Она распадается на острые хищные куски и с глухим звоном осыпается на светлый паркет. Последним выпадает большой нижний кусок, разлетаясь брызгами осколков. Испуганно вскрикивает в коридоре мама, но Дине всё равно. В комнате повисает хрупкая тишина, в которой чуть слышно, мерными уколами ножа в сердце, отсчитывает секунды её новой жизни «тик-так» неповреждённых часов.

Дина попятилась и плюхнулась на кровать, придавив телефон и несчастного зайца. Её трясло, будто в ознобе. Хотелось забраться под мягкий бежевый плед, на котором она сидела. Тяжёлый, тёплый плед. Накрыться с головой и забыть обо всём, свернувшись калачиком в крохотной норке «домика» — иллюзорного островка безопасности и покоя.

— Ты что-то вспомнила? — осторожно спросил Алекс, тревожно вглядываясь ей в лицо.

Дина опустила глаза.

— Да, — голос прозвучал глухо, — вспомнила. Скажи, — она подняла голову, — я красивая?

Алекс ошарашенно моргнул.

— Какое это имеет значение?

— Как я выгляжу?! — Дина вскочила, почти крича.

Алекс сделал шаг назад, словно защищаясь от волны её ярости.

— Даже лучше, чем на той картине, — он вдруг покраснел. — Ты красивая. Очень.

Дина оттолкнула его с дороги и бросилась в родительскую спальню. Распахнула дверь маминого гардероба — целой комнатки с узким окном — и уставилась в зеркало. У неё закружилась голова. Два отражения накладывались друг на друга, и оба казались нереальными. Уродливое, только что выплывшее из памяти, и обычное — немного испуганная, но симпатичная девчонка с вытаращенными зелёными глазами. Та же самая, которая хмурилась утром в магазине.

— Ничего не понимаю, — прошептала зеркалу Дина, коснувшись кончиками пальцев равнодушной поверхности стекла.

Она вернулась к Алексу, с порога ещё раз оглядев свою комнату. Пустые стены вызывали внутренний протест, их определённо должно было что-то украшать. А этот стеллаж возле стола — почему он пуст? Какое-то воспоминание томилось на самой границе сознания, но так и не прорвалось наружу. Дина развернулась и пошла к кухне, позвав Алекса:

— Давай поищем попить? У меня в горле сухо, как в Сахаре.