— Ой! Очнулась, — обрадованно прошептала фигура, подходя к кровати.

Дина сощурилась, но разглядеть её не смогла — свет из коридора обрисовывал только широкий женский силуэт.

— Пить? — слабо попросила девушка.

— Разве что чуточку. Губы смочить, — неуверенно согласилась женщина. — Уж в тебя столько льют, что от жажды не помрёшь. Да ты вообще — живучая, с седьмого-то этажа…

Она говорила что-то ещё, но Дина больше не слушала.

Обычный листок бумаги в клетку, выдранный из тетради по химии, лежит перед ней на столе. «Папа, мама…» написано в верхнем ряду клеток. И ничего больше. Четыре предыдущих варианта записки, изорванные на мелкие клочки, отправлены в корзину для бумаг, под стол. Оказалось, не так-то просто объяснить родителям то, что она собирается сделать. А объяснить нужно. Дина мучительно подбирает правильные слова. «Я так больше не могу? Я не смогу? Нет. Не то. Это не жизнь?» А что такое жизнь?

Она машинально прикусывает кончик ручки. В сердце торчит острый осколок воспоминания: «Ты навсегда будешь мой дружочек». И другого — губы щекочут шею, шепчут в ухо: «Ты сумасшедше красивая». И третьего — растерянное папино лицо, когда она, рыдая, выкрикивает: «Это ты во всём виноват! Это ты купил мне коня!». Правда и неправда смешались, сплелись в огромный ком обиды и боли. И этот ком невыносимо давит ей на сердце.

Дина тянется к полке и достаёт круглое зеркало-перевёртыш в стальной рамке. Долго смотрит на своё лицо, на припухшие рубцы, на опущенный уголок губы, на неровную линию подбородка. Отодвигает зеркало в сторону и пишет: «Простите».

— Давай мы тебе головку приподнимем, — оборвали воспоминания слова медсестры.

Она смочила Дине губы и влила в рот воды. Совсем немного, не больше ложки, даже на глоток не хватило. Дина потянулась к стакану губами, ещё выше подняла голову, напрягая шею в немыслимом усилии, но медсестра — полная, немолодая — покачала головой.

— Нельзя. То, что ты выжила — уже чудо, так что лежи и терпи.

Силы закончились. Дина уронила голову на подушку. Оказывается, в палате горел неяркий ночной свет, но когда эта женщина успела его включить?

— Где моя мама? — прошептала Дина.

Медсестра, заменявшая пластиковый пакет на стойке для капельницы, удивлённо пожала плечами:

— Утром придёт. Она и так от тебя не отходила всё это время. Поспать-то ей, бедняжке, надо?

Дина моргнула — глаза защипало от набегающих слёз. «Что же я натворила?»

Медсестра давно ушла, погасив свет, и Дина осталась наедине с собой, с памятью, неожиданно развернувшей настоящую пропасть, в которую она рухнула и теперь не знала, как будет выбираться. По трубочке из капельницы в руку медленно вливалась холодная жидкость, лекарство, притуплявшее не только боль, но и способность думать. Дина пыталась сосредоточиться. Вялая тень паники время от времени вызывала слёзы, но ненадолго — как только отступала мысль о том, что утром придёт мама и нужно будет посмотреть ей в глаза, слезы высыхали.

Какой же дурой она казалась себе сейчас! Отстранённо — спасибо лекарствам — думая о прыжке с балкона, Дина не могла поверить, что решилась на это. Причина казалась далёкой и глупой. А последствия были шокирующими. «Меня сейчас могло просто не быть. Нигде. Никогда. Мама сидела бы не в больнице, а на кладбище». Дина представила холмик, заваленный венками в траурных лентах, посреди облезлых оградок и одинаковых чёрных надгробий. Маму, скорчившуюся возле свежей могилы. Папу — с окаменевшим пустым лицом. И — ничего. Если бы её не стало, она уже не смогла бы их пожалеть. Не смогла бы извиниться. Сказать, как сильно их любит. Ничего не смогла бы исправить…

Слёзы затекали в уши, но Дина этого не замечала.

— Мам, я хочу на себя посмотреть, принеси зеркало? — попросила она на следующий день, после того как впервые получилось принять полусидячее положение.

Мама смутилась. Опустила глаза.

Дина фыркнула, проведя здоровой рукой по едва отросшему ёжику на макушке:

— Ма, я примерно понимаю, что Мисс Вселенная меня сейчас не выберут. Не бойся, это не важно. Я просто должна понять, как выгляжу.

Страха не было. Был только интерес. Хотелось сравнить то, какой она себя помнила до прыжка с балкона, с собой теперешней.

Мама вздохнула и достала из сумки пудреницу.

— Вот, другого нет. Ты — всегда ты. И тебе пойдёт короткая стрижка.

Дина заглянула в круглый глазок маленького зеркала. Один зеленый глаз, обведённый тёмным кругом синяка — больше там ничего не поместилось. Она покрутила зеркальце так и эдак и разочарованно вернула обратно.

— Сфоткай меня?

Мама нахмурилась.

— Давай, ма!

Фотография получилась не сразу — у мамы дрожали руки. Дина видела, что ей страшно, и знала — почему. Чувство вины подкралось, намереваясь вцепиться в горло спазмом, но она не позволила. Всё, что они с мамой могли сказать друг другу, было сказано ещё неделю назад. А когда пришёл папа, и Дина, заливаясь слезами, начала извиняться опять, пришлось даже позвать доктора. Вот тогда они и решили перевернуть страницу. Не забыть, нет, просто отпустить и не мучить друг друга. Начать новую жизнь.

Она долго разглядывала бритую, похожую на мальчишку незнакомку на фото. Решила, что форма черепа не так и плоха, шрам надо лбом со временем закроет чёлка, а вот тени под глазами никуда не годятся. Мама ждала, не сводя с Дины напряженного взгляда.

— Ну-у, — протянула она, не зная толком, кого успокаивала больше — маму или себя, — пока срастутся руки-ноги, волосы успеют отрасти тоже.

Ночью её разбудила дежурная медсестра. Ничего не соображая спросонья, Дина попыталась отстраниться от руки, которая настойчиво трясла её за плечо.

— Проснись, Дина, проснись! Тише, всё в порядке, это просто кошмар…

Кошмар? Она облокотилась на здоровую руку и, щурясь, уставилась на испуганное лицо медсестры.

— Что случилось?

— Ты кричала. Я уж думала, случилось что-то. Видимо, страшный сон…

Дина откинулась на подушку. Подушка оказалась влажной. Мокрыми были лоб, шея, даже ненавистная больничная рубашка с завязочками на спине и та пропиталась потом.

— Я не помню, что мне снилось, — прошептала Дина.

Её снова клонило в сон, хотелось, чтобы дежурная выключила свет и ушла.

— Ну и слава богу. Всё Алекса какого-то звала, половину отделения разбудила. Сейчас таблеточку примешь, и никаких больше кошмаров…

Она говорила что-то ещё, но Дина не слушала. Словно кадры фильма на ускоренной перемотке, перед ней пронеслись события странного и ужасного путешествия по опустевшему городу. Резонирующий в костях вой разочарованной Тьмы… Алекс! Алекс, который остался там совсем один! Дина встрепенулась, снова приподнялась на локте, мотая головой — дежурная как раз протягивала к её лицу маленький пластиковый стаканчик с таблеткой.

— Нет-нет! — зашептала испуганно, в ужасе от одной мысли, что сейчас заснёт и опять забудет всё, что случилось с ними там.

— Не капризничай, Самойлова, — в голосе дежурной послышалось усталое раздражение.

— Я сама усну. Не надо таблетку. Правда. Спать хочу очень.

Изобразить зевок она не решилась. Просто повалилась обратно на подушку и закрыла глаза, плотно сжав губы. На всякий случай. Кто её знает, дежурную эту? Вдруг насильно впихнуть решит?

— Ну ладно, — смилостивилась медсестра. — Спи. Я дверь оставлю открытой, хочешь?

— Угу, — сонным голосом промычала Дина, не открывая глаз и молясь, чтобы её поскорее оставили в покое.

«А-лекс — А-лекс — А-лекс», — выстукивало сердце. Значит, вот что это было — кома! Значит, и он лежит где-то, беспомощный, между жизнью и смертью, не в силах изменить свою судьбу? А может, это был бред умиравшего мозга, и никакого Алекса, никакой Тьмы? Она на секунду забыла, как дышать. Воздух, оставшийся в груди, как будто увеличился в объёме, распирая лёгкие. С шумом выдохнув, Дина отмела последнее предположение. Ничего себе — бред! Да у неё бы фантазии на такое не хватило!