Ты пытаешься заманить меня в свою городскую крепость? – отвечал он.

Не знаю, а что, похоже? Просто эта городская крепость рушится под весом грубого недонарушения закона об отсутствии веселья, его необходимо грубо нарушить…

Вик знал о Джеке. Это он дал Джеку прозвище «ребенок». Вик называл так меня, пока я не начала встречаться с этим молодым парнем. «Тебя на выходных разоряет ребенок?» – интересовался Вик. Я рассказала ему о висячих коралловых яйцах Джека. Вик спрашивал, даю ли я ребенку молоко с печеньем после того, как мы заканчиваем трахаться. Если чувствовал, что я злюсь, то говорил: «Просто шуткую, ребенок. Такая женщина как ты, будет девочкой всегда. Он будет счастливейшим придурком на свете, пока ты с ним не покончишь».

Ривер был еще привлекательнее Джека. Я высмеяла этот сон, хоть он и возбудил меня. Пожелала хорошего дня на работе и пошла к своей двери походкой, которая должна была заставить Ривера глядеть на мою задницу. Я была в маленьких серых пижамных шортиках. Таблетки подействовали, и голову повело.

Едва переступив порог, я прижала двумя пальцами местечко на сходе бедер. Я могла бы кончить вот так, в тот же миг. Я хотела это сделать, а потом позвонить Вику, сказать, что у меня появился новенький-свеженький. Меня замутило.

Я не знала, как одеться в первый день на работу в кафе здорового питания. Всегда жалела, что мне не наплевать. У меня есть одежда моей матери, которую я подарю тебе, и пара моих любимых вещей. Ты можешь их выбросить, но я всегда считала, что ткань иметь хорошо. Она хранит воспоминания в доступной форме.

Я зарулила на маленькую парковку. Мой «Додж» смотрелся старым и печальным рядом с двумя бесстыдными кабриолетами. Я прошла мимо студии, но внутрь не заглянула. Знание, что Элис там, меня терзало. Я представляла ее сидящей на скамье, сделанной из цельного дерева, а по бокам – своих мать и отца. Они разговаривали обо мне так, словно я чего-то не понимала. Представлять их втроем вместе – это была одна из самых гадких вещей, какие я когда-либо проделывала.

Когда я вошла в кафе, Наталия полоскала кружки в громадной серебряной раковине.

– Как дела? – спросила я, глядя в большие, как у Бэмби, глаза.

– Э-э, хорошо, – отозвалась девушка и спросила, хочу ли я кофе, что было мило с ее стороны. Похоже, мы собрались сделать вид, что катастрофа, которой мы вместе были свидетелями, вообще не случалась. Я видела, что Наталия нервничает из-за необходимости обучать женщину на два десятка лет старше себя.

Я вполуха слушала обо всем, кроме кофемашины и кассового аппарата. Обе вещи состояли из множества частей, и я нервничала, боясь совершить ошибку. Наталия была не лучшим учителем. Она говорила слишком тихо, слишком быстро и торопливо проскакивала важные вещи по верхам. Чтобы помочь девушке расслабиться, я спросила, откуда она родом. Наталия была такая тупенькая.

– Из Салинаса, – ответила она. – Мой папа работает на ферме.

Большего девушка не решилась рассказать. Обо мне абсолютно ничего не спросила.

Наталия подошла очень близко ко мне, показывая круглую ручку под кофемашиной. От девушки пахло ванильными духами – из тех, какие продаются в аптеках. Когда она набирала сообщения на телефоне, ее красивые розовые ноготки проворно тыкали в экран. Я пролистала руководство по кофемашине. Прочла ингредиенты на шоколадных батончиках.

Около полудня колокольчик на двери зазвенел, и вошел мужчина. Посетителю было за пятьдесят, он был потрепанным, жалким и красивым.

– Как жизнь, Наталия? – спросил мужчина.

– Хорошо, спасибо, – ответила она.

Он посмотрел на меня.

– А у вас как?

Мужчина проговорил это так, словно ему не нужен был ответ, но мне этого хватило. Я кивнула и улыбнулась.

Я переставила высохшие кружки с сушилки на полку. Мужчина заказал у Наталии зеленый суп. Повариха, сообразительная мексиканка по имени Рита, варила его каждые три дня, и он жил в бидоне. Это было пюре из спаржи, кейла и лука с щедрым добавлением сливочного масла. Весь Каньон сходил по этому супу с ума. Мужчина вышел и сел на веранде.

Он чем-то меня поразил, и я внезапно поняла, чем именно. Этот человек напомнил мне Бескрайнее Небо: так Бескрайнее Небо стал бы выглядеть через десять лет, если считать от нынешнего дня. Элис заставила меня понять такие вещи, мою склонность к определенному роду мужчин, определенному типу дебильного саморазрушения.

– Он здешний завсегдатай? – спросила я Наталию.

– Дин. Да. Он когда-то был знаменитым.

– Как его фамилия?

– Э-э, не знаю. Но он был из «Доктора Джонсона». Их солист.

Когда суп был готов, я сказала Наталии, что отнесу его сама. Я мало что знала о «Докторе Джонсоне». Помнила песню «Отец Джессики», и еще – что они пели стихи Шела Сильверстайна.

Мужчина сидел, откинувшись на спинку стула, расставив джинсовые ноги. Его лоферы были дорогими, а брови рыжеватыми, словно Дин пытался краской скрыть седину. Я видела, что он делал себе подтяжку век. Не могу объяснить, почему меня тянуло к старым, молодящимся мужикам. Еще мне нравились большие носы, бессовестные лица. Мужчины равнодушные, но дружелюбные. Эгоисты. Бывшие школьные квотербеки. Изменники.

– Суп богини, – объявила я, ставя перед Дином керамическую тарелку.

– Благодарю. Вы новенькая?

– Так и есть.

– И в Каньоне тоже новенькая?

– Да.

– И как вам здесь нравится?

– Ой, не знаю.

– Это был дурацкий вопрос. Ненавижу, когда люди задают мне такие вопросы.

Дин улыбнулся. Я отчетливо разглядела в нем его молодое «я». Я видела пожилых мужчин такими, какими они по-прежнему видели себя. Вот почему старики меня так любили: я была солнечной панелью, впитывавшей, преломлявшей и снова заряжавшей энергией.

– Здесь может быть непривычно, – сказал Дин, – зато лучшая атмосфера в Лос-Анджелесе.

У него был тот же акцент, что и почти у каждого мужчины, который мне когда-либо нравился.

Акцент у Бескрайнего Неба, разумеется, был. Он вырос на юге. Его голос звучал героически. Акценты – это тоже ложь.

Я познакомилась с Биг-Скаем в одном славном баре на Уолл-стрит, полуподвальном, с висячими лампами и красными кожаными банкетками. Это случилось во времена Вика. Почти всегда в моей жизни присутствовал один мужчина, которого я желала и тот не давал мне ничего; и в то же время имелся другой, на которого я плевать хотела, но от кого я брала очень много.

Биг-Скай был в кашемировой куртке. А под ней – рыбацкий жилет. Стоило мне только увидеть этого человека, как я в ту же секунду подумала: «Вот лучший мужчина на всем Манхэттене». Наши взгляды сцепились через тридцать футов. У Бескрайнего Неба тоже были голубые глаза, даже более глубокого голубого оттенка, чем у моего отца. Когда мужчина зашагал в мою сторону, я начала потеть. Мгновенная влажность под мышками. Передо мной стояли тарелка устриц и бокал гевюрцтраминера. Бескрайнее Небо направлялся в уборную. Намеренно остановился возле меня, и бартендер познакомил нас. Мы поздоровались и оба сразу поняли, что между нами происходит.

Возвращаясь из уборной, Биг-Скай поинтересовался, как мне устрицы. Как последняя засранка, я заговорила о том, почему предпочитаю Западное побережье Восточному, вежливо, но бессмысленно спросив, хочет ли он попробовать. Мужчина с хлюпаньем всосал устрицу с ее каменного бережка, словно понял, насколько сильно я уже хотела его.

Биг-Скай был там с другом – блондином, женатым и жившим в пригороде. Разница между ними ощущалась, как небо и земля. Тот друг был обычный парень в обычном галстуке. Он ездил на работу на электричке, и у его жены не было повода для беспокойства.

Интересно, подумала я, есть ли повод для беспокойства у жены Бескрайнего Неба. Я видела ее фотографию, когда он показывал мне своего маленького сына. Длинные каштановые волосы, подтянутая, неинтересные ноги. У жены Биг-Ская раньше была хорошая работа в городе, что-то творческое, но потом она бросила ее ради ребенка. Эта женщина была из какого-то большого города, из семьи, которая давала Бескрайнему Небу основания ею гордиться. Каждое утро бегала в парке.