Сюжет немножко сказочный, клоунский, дурацкий, на манер «Джентльменов». Я была счастлива. На горизонте моей жизни маячил новый успех. Но не говори «гоп», пока не перескочишь.

Надо было найти правильных актеров на главные роли. Мы решили обойти театры.

Отправились для начала в Малый театр. В гардеробе нам встретился Максуд Ибрагимбеков – писатель и режиссер, значительная личность.

Максуд и Данелия были хорошо знакомы и весьма расположены друг к другу.

– Привет, – поздоровался Максуд. – Как дела?

– Написали сценарий, – ответил Данелия.

– Про что?

– Про русскую деревню.

– Что ты можешь знать о русской деревне? – удивился Максуд.

– Это будет сказка, – объяснила я.

– Гия, а помнишь, ты мне рассказывал историю про грузинского вертолетчика? – спросил Максуд. – У него еще вертолет стоял во дворе на цепи.

Данелия на секунду задумался.

Далее мы смотрели спектакль. Выражение лица Данелии оставалось задумчивым. Чувствовалось, что он катал в голове какую-то мысль.

После театра он повез меня домой на своей машине. Смотрел перед собой. Был где-то далеко.

Я спросила:

– В чем дело?

– Я не хочу снимать «Собаку по роялю». Я буду снимать про вертолетчика, – сказал Данелия.

Стало понятно, что появление Максуда – не случайность. Бог послал.

Для меня такое решение было провалом всех моих надежд, но я уже ничего не могла изменить. Если Данелия так решил, значит, так и будет. Уговаривать его бесполезно, и не хочется. В конце концов, я себя тоже не на помойке нашла. У меня вышла книга, и мне было предложено вступить в Союз писателей. В этой организации средний возраст шестьдесят лет, а мне – тридцать. У меня были все основания себя уважать.

– Ну, снимай, – отозвалась я.

Данелия на следующий же день вызвал Резо Габриадзе для совместной работы. Меня он не отстранил, хотя Резо было вполне достаточно. Мы сели писать втроем, работали в гостинице «Россия». Я сидела в номере Резо за письменным столом. Передо мной стояла пишущая машинка. В окне виднелся лозунг, выложенный электрическими лампочками: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны». Выключенные лампочки были серые. Вечером они зажигались и ярко сверкали. Это значит шесть часов. Конец рабочего дня.

Обедали мы в гостиничном буфете: сосиски с горошком. Очень вкусно, когда хочется есть.

В чем состоит человеческое счастье? Есть, когда хочется есть, спать, когда хочется спать, и все остальное, когда хочется. Когда осуществление совпадает с желанием.

У Данелии болели зубы. Их следовало лечить, но он не захотел тратить время, пошел к врачу и за один прием выдрал восемь больных зубов. В номере гостиницы он сидел, сунув в рот шарф. Шарф был красно-черный, мохеровый, волосатый. Данелия дышал через шерсть, согревал рот. Габриадзе меня недолюбливал, не хотел делить со мной грядущий успех, а успех был гарантирован. Там, где Данелия и Габриадзе, иначе быть не может.

Я тоже была уместна. Данелия привык со мной работать, мы понимали друг друга с полувзгляда.

Все, что я предлагала, Габриадзе критиковал. Говорил: «Это журнал “Юность”», – делая ударение на букве О.

Данелия находился в сложном положении. Ему надо было защитить меня и не потерять Резо.

Однажды мы бросили работу и пошли гулять втроем. Это был какой-то парк. Мы сели на сваленное дерево. Мимо прошли негритянка и двое негритят дошкольного возраста – мальчик и девочка. Дети бежали, перегоняя друг друга.

Резо спросил:

– А негритянские дети бывают смешные?

– Что ты глупости говоришь? – хмуро сказал Данелия. – Конечно бывают…

Не знаю почему, но я запомнила эту прогулку. Лето, сваленное дерево, прямая негритянка. Мы молодые. Вся жизнь впереди.

Началась съемка «Мимино».

Данелия познакомил меня с Фрунзиком Мкртчяном.

– Познакомься, – сказал он. – Это автор сценария.

Фрунзик внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Похожа…

Казалось бы, как может живой человек походить на сценарий? Сценарий – это рукопись, собранная в брошюру. А я – молодая женщина на каблуках. Что общего? И тем не менее общее есть. Атмосфера. Излучение. Фрунзик почувствовал родство. Таким чутьем обладает только тонкий человек. Я оценила Фрунзика.

Позже он подплыл ко мне и таинственно проговорил:

– Приходи ко мне в гостиницу.

Я удивленно посмотрела.

– Женюсь, – добавил Фрунзик.

Я ничего не ответила. Тоже мне, жених нашелся: выпивоха и уродец. Но это не совсем справедливо. Фрунзик был красивый уродец или уродливый красавец. В нем сочеталось одно и другое. Выразительные глаза как будто стекали вниз. Море обаяния.

Снимали сцену ресторана в гостинице «Россия». По сюжету Фрунзик зубами поднимал с пола платок. У него не получалось.

Данелия подошел к нему и строго сказал:

– Ты пьяный, и это заметно. У тебя договор на пятнадцать съемочных дней. Так вот, пятнадцать дней ни капли в рот. Потом делай что хочешь. Понятно? Иначе я сниму тебя с картины.

Прошло пятнадцать дней. Фрунзик подошел ко мне и доверчиво сообщил:

– Знаешь, я две недели не пил. Так хорошо себя чувствовал… – Помолчал и добавил: – Теперь я понимаю, почему эти бездарности весь мир завоевали…

Кого он имел в виду?

Однажды кто-то спросил у Мкртчяна:

– А как твое полное имя?

– Фрунзе.

– Так это же фамилия. Был такой красный командир. Его Сталин ухайдакал.

– И что теперь? – не понял Фрунзик.

– Найди себе нормальное человеческое имя и поменяй в паспорте.

Фрунзик задумался. Ему припомнилось старинное армянское имя: Мгер. Подходит к фамилии Мкртчян: единственная гласная среди согласных.

Фрунзик поменял паспорт, и в титрах стало появляться новое имя: Мгер Мкртчян.

Киношный народ удивился. Стали спрашивать:

– А кто это, Мгер?

– Так это же Фрунзик, – догадывались киношники.

Зрители даже не заметили перемены. Для зрителей Мгер был и остался Фрунзиком.

В конце концов Мгер отпал за ненадобностью.

Было во Фрунзике что-то детское, трогательное. Талант – это отсвет детства в человеке.

Я запомнила рассказ Фрунзика об отце.

Отец воевал в Великой Отечественной войне с Гитлером. Его ранило. Госпиталь. Какой-то городок на линии фронта. Немцы прорвали оборону и идут вперед. Надо отступать.

В госпиталь пришло распоряжение: раненых рассортировать. Кто может идти – взять с собой. Остальных – застрелить. Немцам не оставлять.

И вот главврач госпиталя идет вдоль коек, чтобы определить, кого можно взять, кого нет.

Молодой отец Фрунзика – копия Фрунзик, вернее, наоборот. Он смотрит на врача своими огромными, стекающими вниз глазами. В его глазах страх и мольба. Можно себе представить, ЧТО чувствовали раненые на этом обходе.

Врача удивило непривычное лицо. Он спросил:

– Ты кто?

– Армян.

– А кто это? – не понял врач.

Как ответить на такой вопрос? Отец стал перечислять выдающихся армян:

– Сарьян, Сароян, Хачатурян, Капутикян, Амбарцумян.

Отец набрал десять фамилий и замолчал. Больше он никого не знал. «Армяне кончились», – подумал он.

Судя по тому, что отец рассказал эту историю своему сыну, его не отбраковали. Взяли с собой. Он остался жить. Но какие пропасти войны обнажает эта короткая история и как сплетены в ней смешное и трагическое.

Смешное и трагическое – это и есть Фрунзик Мкртчян.

В сценарии был эпизод: в лифте стоят два японца. Входят наши герои: Буба и Фрунзик.

Японцы снизу вверх смотрят на вошедших. Один другому тихо говорит:

– Как эти русские все похожи друг на друга.

Для нас, русских, все азиаты на одно лицо. И то же самое для азиатов: все русские похожи друг на друга. Хотя наши герои совершенно не похожи: один грузин, другой армянин, один красавец, другой – отнюдь.