Камень и ветер смотрят врагами, тень и камень.

ПЕСНЯ

Пора проститься с сердцем однозвучным, с напевом безупречнее алмаза без вас, боровших северные ветры, один останусь сиро и безгласо.

Полярной обезглавленной звездою.

Обломком затонувшего компаса.

СИРЕНА И КАРАБИНЕР

(Отрывки)

Впечатанная в сумрак трехгранная олива, и треугольный профиль взметнувшая волна... И розовое небо на западе залива напряжено, как будто купальщика спина.

Дельфин проделал "мостик", резвясь в воде вечерней, и крылья расправляют, как птицы, корабли. Далекий холм сочится бальзамом и свеченьем, а лунный шар неслышно отчалил от земли.

У пристани матросы запели на закате... Шумит бамбук в их песнях, в припевах стынет снег, и светятся походы по ненадежной карте в глазах, глядящих хмуро из-под опухших век.

Вот взвился голос горна, впиваясь звуком нервным, как в яблочную мякоть, в пунцовый небосвод... Тревожный голос меди, сигнал карабинерам на бой с пиратским флагом и со стихией вол.

Ночь кобылицей черной ворвется в тишь залива, толкнув в латинский парус нерасторопный челн, и море, что вздыхало, как грация, стыдливо, внезапно страсть познает в гортанных стонах волн.

О тающие в танце средь луга голубого, примите дар мой, музы, и услужите мне: пусть девять ваших песен в единственное слово сольются голосами в небесной вышине!

ЭСТАМП НЕБА

Звезды ни с кем не помолвлены.

Ни с кем! А такие красивые! Они ждут поклонника, чтоб он их отвез в их Венецию, идеально счастливую.

Они каждую ночь подходят к решеткам оконным тысяча этажей на небе! и подают сигналы влюбленным в морях темноты, где сами тонут.

Но, девушки, подождите, чтоб я умер, и утром, рано, вас похищу одну за другою на кобылице тумана.

ТРИ РАССКАЗА ПРО ВЕТЕР

I

Был красным ветер вдалеке, зарей зажженный. Потом струился по реке зеленый. Потом он был и синь и желт. А после тугою радугой взошел над полем.

II

Запружен ветер, как ручей. Объяты дрожью и водоросли тополей, и сердце - тоже. Неслышно солнце за зенит склонилось в небе... Пять пополудни. Ветер спит. И птицы немы.

III

Как локон, вьется бриз, как плющ, как стружка завитками. Проклевывается, как ключ в лесу под камнем. Бальзамом белым напоит ущелье он до края и будет биться о гранит, изнемогая.

ШКОЛА

Учитель

Кто замуж выходит за ветер?

Ребенок

Госпожа всех желаний на свете.

Учитель

Что дарит ей к свадьбе ветер?

Ребенок

Из золота вихри и карты всех стран на свете.

Учитель

А что она ему дарит?

Ребенок

Она в сердце впускает ветер.

Учитель

Скажи ее имя.

Ребенок

Ее имя держат в секрете. (За окном школы - звездный полог.)

ОДИНОЧЕСТВО

В ПАМЯТЬ ЛУИСА ДЕ ЛЕОН

Красота недоступная! Ищет ли мир это белое, вечное и завершенное небытие? Хорхе Гильен

Погруженное в мысли свои неизменно, одиночество реет над камнем смертью, заботой, где, свободный и пленный, застыл в белизне полета раненный холодом свет, напевающий что-то.

Не имеющее архитектуры одиночество в стиле молчанья! Поднимаясь над рощею хмурой, ты стираешь незримые грани, и они никогда твою темную плоть не поранят.

В твоей глубине позабыты крови моей лихорадочный трепет, мой пояс, узором расшитый, и разбитые цепи, и чахлая роза, которую смяли песчаные степи.

Цветок моего пораженья! Над глухими огнями и бледной тоскою, когда затухает движенье и узел разрублен незримой рукою, от тебя растекаются тонкие волны покоя.

В песне протяжной лебедь свою белизну воспевает; голос прохладный и влажный льется из горла его и взлетает над тростником, что к воде свои стебли склоняет.

Украшает розою белой берег реки божество молодое, роща запела, звучанье природы удвоив и музыку листьев сливая с журчащей водою, Бессмертники хором у неба бессмертия просят и своим беспокойным узором ранят взоры колосьев и на карту печали свои очертанья наносят.

Арфа, ее золотые рыданья охвачены страстью одною отыскать в глубине мирозданья (о звуки, рожденные хрупкой весною!), отыскать, одиночество, царство твое ледяное.

Но по-прежнему недостижимо ты для раненых звуков с их кровью зеленой, и нет высоты обозримой, и нет глубины покоренной, откуда к тебе доносились бы наши рыданья и стоны.

НА СМЕРТЬ ХОСЕ ДЕ СИРИА-И-ЭСКАЛАНТЕ

Кто скажет теперь, что жил ты на свете? Врывается боль в полумрак озаренный. Два голоса слышу - часы и ветер. Заря без тебя разукрасит газоны.

Бред пепельно-серых цветов на рассвете твой череп наполнит таинственным звоном. О, светлая боль и незримые сети! Небытие и луны корона!

Корона луны! И своей рукою я брошу цветок твой в весенние воды, и вдаль унесется он вместе с рекою.

Тебя поглотили холодные своды; и память о мире с его суетою сотрут, о мой друг, бесконечные годы.

СОНЕТ

На стылых мхах, мерцающих уныло, мой профиль не изменит очертаний; в нем, зеркале безгрешном, пульс чеканный недремлющее слово преломило.

И если струны струй и плющ бескрылый лишь бренной плоти символ первозданный, мой профиль станет на гряде песчаной причудливым безмолвьем крокодила.

И пусть язык агоний голубиных познает вкус не пламени, а дрока, растущего в урочищах пустынных,

как символ силы, сломленной до срока, останусь я в измятых георгинах и в стеблях трав, растоптанных жестоко.

СОНЕТ

Я боюсь потерять это светлое чудо, что в глазах твоих влажных застыло в молчанье, я боюсь этой ночи, в которой не буду прикасаться лицом к твоей розе дыханья.

Я боюсь, что ветвей моих мертвая груда устилать этот берег таинственный станет; я носить не хочу за собою повсюду те плоды, где укроются черви страданья.

Если клад мой заветный взяла ты с собою, если ты моя боль, что пощады не просит, если даже совсем ничего я не стою,

пусть последний мой колос утрата не скосит и пусть будет поток твой усыпан листвою, что роняет моя уходящая осень.

ПОЭТ ПРОСИТ СВОЮ ЛЮБОВЬ, ЧТОБЫ ОНА ЕМУ НАПИСАЛА

Любовь глубинная, как смерть, как весны, напрасно жду я писем и решений; цветок увял, и больше нет сомнений: жить, потеряв себя в тебе, несносно.