Но два дня мы не встречались совсем. Хотя видели друг друга. Два дня я ревела белугой. Помню, потом на мою просьбу увидеться он мне сказал: «Но ты же видишь, как я выхожу из дома». Он делал вид, будто ничего между нами и не было. Взгляд его источал холод и отстраненность. Может, потому что я рассказала всем, кого знала, что мы встречаемся? Да, держать язык за зубами я научилась, наверно, только сейчас. И мучаюсь от этого – потому что он очень чешется…

После моего звонка мы все-таки встретились. В этот день я дала ему посмотреть видеокассету – записи с ним. В течение трех лет я подкарауливала его, где только можно и снимала исподтишка. Один раз даже вмешала маму. Она снимала его с балкона сидящим на лавочке шестого подъезда. А когда он ее заметил, то закрыл лицо руками. Мы снова встретились в подъезде.

– Извини, я выпил пива – от меня пахнет, наверно.

В этот вечер мы уже зашли дальше поцелуев. Я помню, как он спрашивал можно ли ему снять мой лифчик… потом шептал мне на ухо: «Какая же ты красивая, как я хочу тебя нарисовать. Мне нравится твоя грудь. Она маленькая, но прекрасная. Тебе надо быть натурщицей… а то нам таких приводят…рисовать не хочется». Потом он снял мои трусики, также долго смотрел… В его глазах я видела огромное желание. Но ничего не происходило. Ведь это был подъезд. Да и я все равно была не готова – что-то мне подсказывало, что мой первый раз просто не может быть таким. Мне нравились его поцелуи, его слова, его дыхание…

… Но, как только мы покидали подъезд, все заканчивалось.

– Боюсь вести тебя домой. Не хочу, чтобы в 11-ом классе ты ходила пузатая.

…Но несмотря на такое «болото» с ним, жизнь моя кипела. Мне было 16… мы с Яной ездили в город, ходили на концерты, встречались с друзьями. Все было весело и прекрасно, но как только я думала об Игоре, мне почему-то сразу становилось тошно. Вот именно тошно, а не хорошо.

– Юля, зачем тебе это все? Ну, ты посмотри на него. «Он больше садика, в который вы вчера тайком пролезли, ничего тебе не даст», – спросила меня Яна, когда мы прошли на ее кухню.

– Да, это было так необычно. Он сказал, что если нас застукает охранник, то он скажет, что арестовал меня. У него с собой было удостоверение.

– Да уж, приключение! На кино у него денег не хватило? – саркастично отозвалась Яна.

– Он спрашивал, отпустит ли меня мама с ним в кино. А я ему говорю – да она рада будет, что мы куда-то цивильно сходим.

Яна разлила кофе по чашкам и улыбнулась.

– Может, после маминого одобрения в кино позовет? Тебе, конечно, решать. Но…

– Я хотела ему одеколон подарить. Но мама против, денег не дала.

– Ну, я ее понимаю. Юль, а он тебе что-нибудь подарил, кроме слюней на топике? – Яна поправила волосы за ухо и дотронулась сгибом указательного пальца до носа. Я видела, как ей тяжело давались эти слова… Нам обеим было понятно, что разочарование мое горше всяких слов, но я – наивная, все еще не хочу себе в нем признаться.

– Его другу Вове я понравилась. Он сказал, что я веселая. И чтобы я нашла ему девушку, как я.

– Я не веселая, – усмехнулась Яна и продолжила:

– Помнишь, как мы его около «Илиоса» ждали целый час? Он забыл, что вы должны встретиться… ага. Он просто не хотел с тобой встретиться. Не потому, что ты плохая. Он ленивый и не заинтересованный. Ему ничего не надо.

Я опустила глаза. Яна была права, а соглашаться с ней ой, как не хотелось. Яна знала, что как ты позволишь парню относиться к тебе, так он и будет. Другой модели нет. Все дело только в твоем отношении. Но Игорю я была не нужна и потому играть с ним в такую игру просто не имело смысла. Он бы просто мне не звонил.

Да, мы правда прождали его целый час. Но потом-то мы встретились. Пошли на двенадцатый этаж соседней высотки. Раньше вход в подъезды был свободный. Мы наблюдали закат.

– Юлька, посмотри, как красиво. Вот бы это написать! – говорил мне Игорь, обнимая сзади.

Жаркие поцелуи и чарующий закат. Ну, что еще надо, когда тебе 16? Я снова была счастлива. И мне было все равно в тот момент кто и что думает о моей любви. Пошел мелкий дождь. Солнце опускалось все ниже, оранжевая линия заката достала до крыши и мы сами стояли оранжевые под ее нежным лучом.

– Где твоя мама? Почему она с вами не живет? – спросила я его чуть позже.

– Моя мать поступила не по-матерински, говорить о ней не хочу! – все, что он ответил.

Потом многозначительно молчал.

– Ну, а папа? У вас хорошие отношения?

– Да, неплохие. Он говорит мне – хоть бы любую девушку в дом привел, я внуков хочу.

– Приведи меня.

Он засмеялся. Под этим смехом скрывалась неловкость и смущение. Думаю, папа бы всерьез не отнесся к его выбору. Ведь я была такой юной… Тогда я повернулась к нему лицом и сказала:

– Ты самый лучший мужчина на свете!

– Какой я мужчина, ты узнаешь потом.

Солнце спряталось. Резко потемнело. Я спросила у него, чего он хочет от жизни…

– Хочу быть счастливым. Уйду из милиции – мне там надоело. Окончу обучение, посмотрим. Не знаю, чего я хочу. Пиво хочу.

В тот вечер, когда мы шли домой, в темноте мы не заметили огромной лужи. Я поскользнулась на ней и потянула Игоря. Мы оба плюхнулись в грязь. Я завизжала. Мое желтое платье вмиг стало черным. Грязь оказалась даже в ушах. Мы оба разразились смехом. Смеялись мы очень долго, пока нас с удивлением не обошли несколько людей.

– Извини, солнышко любимое! – сказала я, когда встала.

– Дурочка! – улыбнулся он.

И мы пошли к дому.

Самое сильное чувство – разочарование. Не обида, не ревность и даже не ненависть… после них остается хоть что-то в душе, после разочарования – пустота.

Эрих Мария Ремарк

На следующий день он пригласил меня к себе. В коридоре я заметила записку у стационарного телефона. «Папа! Разбуди! 37-29-41. 38-06-44». Это номер телефона мой и Янин. Через время Игорь мне скажет: «Ты так часто мне звонила, что папа спрашивал: «Ты ей что-то должен?»

Квартира Игоря напоминала классическую берлогу холостяка. Никакого уюта. В его комнате валялись вещи, пылились коробки и папки, на кухонном столе стояла немытая посуда, в ванне висели грязные полотенца. Когда я умылась, то даже не нашла, чем вытереть лицо. При открытом балконе в квартире все равно было душно. Пахло тухлой водой и сушеной рыбой. В коридоре меня встретила кошка Игоря – Одиссея. Она без конца мяукала и ластилась о мои ноги. Пушистая, резвая. Теперь понятно, почему на одежде Игоря я всегда замечала белую шерсть. Она мне напоминала волосы – и я мучилась от мысли, что возможно, это волосы какой-то коротко стриженной блондинки. Но Яна только улыбалась в ответ: «Юля, ну какая женщина! Ты себя слышишь?!».

В тот день я познакомилась с его телом. Кроме ментального разочарования, наступило еще и физическое. Я увидела его дряблую грудь, обвисший живот, красные шелушащиеся пятна на ногах – оказалось, форменные брюки натирали ему. Еще он как-то странно подтягивался, когда вставал с дивана. Я слышала неприятный хруст.

– У меня остеохондроз!

И десять лет разницы между нами сразу превратились в тридцать.

Картины, которые он показал, не произвели на меня никакого впечатления. В основном, это были тусклые пейзажи. Написанные маслом, они не имели четких границ и казались акварельной мазней. Мой дедушка – член союза художников Кубани, самоучка, рисовал пейзажи так, что их практически невозможно было отличить от фотографий. Дома у нас их было много. И поэтому увидеть где прекрасное, где посредственное, для меня не составляло труда. Игорь не хвастался своими картинами, лишь скромно перебирал стоящие у окна холсты рукой, наклонял голову вправо, пытаясь увидеть в своих творениях что-то особенное:

– Я пока только учусь.

Я все равно ни о чем не жалею – хотя бы потому что это бессмысленно.

Макс Фрай