Станислав был почти уверен, что на этот раз у "Быка" не было никаких оснований упрямиться. Но машину настораживало именно это полное отсутствие оснований. На планете не было болезнетворных бактерий, микробов, вирусов. На планете был идеальный состав воздуха, идеальные влажность, гравитация и радиационный фон. На планете отсутствовали резкие перепады температуры и, судя по всему, стихийные бедствия - землетрясения, наводнения, пожары. На планете не было хищников, ядовитых змей, даже комаров! Зато в изобилии были цветы, плоды, бабочки, птицы, много-много зелени, растений, голубизны неба, бархатного тепла ночей. Эта информация стекалась не только к "Быку" и Комарову, все были в курсе и активно обменивались ей в Зеленом зале.
- Если бы я должен был создать огромный санаторий,- высказался руководитель биологов Чандр и подергал свою лохматую бороду, - я бы создал его именно таким. Но после долгих расчетов. А путем эволюции извините!
И только одна мрачная загадка все же была - гибель жителей планеты. Этой загадкой занимались биологи. Чандр в последние дни даже перестал ходить на обеды и ужины, - что приятного, когда на тебя все так выжидательно смотрят? Да и остальные его сотрудники не рассиживались за столом, все чувствовали себя неловко. Только самая юная из них, лаборантка Аня, гордо таскала через весь зал еду своему шефу.
Станислав каждые несколько часов запрашивал у биологов информацию, а каждый вечер изучал выжимки из дневных исследований. Ему очень хотелось первому сказать "да". Среди капитанов бытовало поверье, что если "да" первым скажет человек, это гарантирует успех экспедиции. Но пока из всех материалов вытекало, что причины массовой гибели жителей - необъяснимы. Медики последовательно исключили заболевания, вызванные патогенными факторами (отсутствуют), социологи исключили насильственную смерть от какого-либо оружия (отсутствует), биологи исключили все прочие естественные виды смерти. Единственно, что приходило в голову, - какое-либо смертоносное космическое облако. В эту гипотезу, подсказанную Комарову одним древним романом, укладывалось все, кроме того, что за время Космической эры никто никогда не видел ни такого облака, ни даже следов его существования. Были еще странности, например, отсутствие оружия. Слава богу. Земля не знала войн уже более трех столетий, однако вон они, боевые машины, стоят, ждут...
Размышления Станислава прервал настойчивый вызов. Он сразу узнал голос Чандра и ринулся к пульту, сшибив по пути вазочку с оранжевыми оранжерейными гвоздиками.
- Интереснейшее дело, капитан, - услышал он неразборчивое гудение (у Чандра звуки застревают в бороде, говорили биологи) - Мы тут сидим, думаем - зайдите, а?
В первый момент Станислав расстроился, - он уже предвкушал, как скажет "да" первым, а тут просто "интересное дело". Но потом сообразил, что для обычного "интересного дела" хватило бы и вечернего отчета.
Рай-на-задворках.
2276 год по земному летоисчислению.
Из дневника Сержа Арно (катушка II, реконструкция)
...Ступил своей ногой. Почему "проклятая"? Почему отец так ненавидел этот в полном смысле слова рай? Почему он требовал, чтобы я помешал полету сюда? Да и как вообще он мог такое требовать? Вопросы, вопросы, вопросы - ответы на которые где-то здесь, в этих зеленых ласковых полях, прозрачных ручейках, ярких и нежных рощах. Где? На всей "Алене", может быть, только я до конца ощущаю непонятность поведения отца. Он был странный человек, герой-косморазведчик Петр Арно! Я испытываю какую-то болезненную потребность снова и снова вспомнить самые мельчайшие детали нашего нечастого общения. Только никак не могу понять: в них ли кроется ответ на загадки планеты, или наоборот - здесь разгадка поведения отца? Во всяком случае, связь несомненна.
Мне всегда не хватало методичности. Это особенно заметно, когда я вплотную подошел к тайне. Итак, по порядку.
Я - Серж Петрович Арно, главный механик исследовательского космолета "Алена", командир боевых машин по планетному расписанию. Хотя кому на такой планете нужны боевые машины, чудовища с лазерами и деструкторами, с прочей тысячью и одной смертью? За всю историю исследования планет их всего два раза пускали в ход.
Мой отец - Петр Арно, косморазведчик, оператор высокогорной станции наведения. Моя мать - Анна Арно. Она рассказывала мне, что полюбила отца во врема его послеполетного отдыха в санатории "Сахара", где она была наблюдающим врачом. Отец отличался от всех отдыхающих ростом, спокойствием и подчеркнутым безразличием к женщинам. ("Что-то не очень это свойственно косморазведчикам после полета..." Ах, мама, мама!). Врачи не нашли ничего необычного в том, что Петр Арно добровольно запер себя на безлюдной высокогорной станции. После роспуска корпуса косморазведчиков бывшие "космические бродяги" выкидывали и не такие номера. Мало кто из них пошел в исследовательский космофлот. И когда Петр Арно в шестой раз отказался смениться, мама настояла на посылке ее на станцию врачом-наблюдателем - на месяц, обернувшийся жизнью.
Я очень любил отца. Любил тем больше, чем меньше он обращал на меня внимания. Хотя неправильно - "не обращал внимания". Обращал. Помню, он ставил меня перед собой и долго смотрел, словно сравнивал с каким-то образцом. В детстве я боялся этого, боялся отчуждения в глазах отца, какой-то отстраненности. А потом я уходил, так и не дождавшись ласки. Вся положенная ребенку ласка доставалась мне от мамы. Но даже у нее иногда, если заставал врасплох, я замечал такое же изучающее внимание. Окончательно пропало оно только после моего поступления в школу космомехаников. Это был самый решительный шаг в моей жизни, начисто сломавший наши семейные отношения. Когдя я объявил о своем решении, отец впервые меня ударил. Ударил неожиданно, и в глазах его горела такая ярость, что я ужаснулся.
- Не смей! - закричала мама. - Не смей! - до сих пор не знаю, мне или ему.
Я выбежал из домика и вскочил в вертоплан с твердым намерением никогда больше здесь не появляться. Скользя в воздушных потоках вдоль горных склонов, я весь корчился не от отцовского удара, а все от того же отчуждения, явственно мелькнувшего в глазах мамы. Конечно, долгая жизнь в отрыве от людей, снег и скалы, скалы и снег должны были сказаться на их психике, но...
Потом мама часто приезжала ко мне в школу. Мы не вспоминали этот случай и почти не говорили об отце. Я все больше хвастался успехами в учебе и спорте, а она показывала картины. Там, в горах, она много писала и, по-моему, ее пейзажи были очень хороши, хотя и странны. Вроде как на Земле, и в то же время как-то не так. Между прочим, рисовали они вдвоем - сначала отец, примитивно, какие-то наброски, намеки. А потом мама делала из них картины, и они всегда считались ее работами. Почему мама показывала их только мне? И почему она всегда пристально следила за моей реакцией? Следила настороженно и с надеждой. Она даже радовалась, когда картины не вызывали у меня интереса. Отца я увидел еще только раз - в день его смерти.
Декан факультета вызвал меня по информеру прямо из бассейна, н через час я уже летел на станцию. Старик знал только, что мама настоятельно просила прислать меня немедленно. Домой меня не вызывали никогда, значит, что-то случилось.
Когда снег, взметенный посадкой, опал, я сразу увидел маму у крыльца, в заиндевевшем от долгого стояния комбинезоне. Отец лежал в своем кабинете на низкой широкой тахте, и на его бледном, осунувшемся лице были страдание и страх. Не знаю как, но я сразу понял, что это вызвано моим появлением. Я что-то бормотал насчет того, почему меня не вызвали сразу, или почему вызвали меня, а не перевезли отца вниз, в больницу. Там не только любую болезнь вылечат, а вообще нового человека могут сделать из его собственного старого кусочка. Но мое бормотание заглохло само собой. Как мне было жалко его, такого внезапно постаревшего и слабого! Хотя "внезапно" это было только для меня, ведь я не видел его уже несколько лет.
Выросший без отцовской ласки, я был не сентиментальным и считал себя неспособным на бурные эмоции. Но как сейчас помню нежность, заполнившую меня. Я увидел, как страх в его взгляде медленно исчезает. Он всматривался в меня - и словно открывал что-то успокаивающее, что-то чрезвычайно важное.
