На выходе из спортзала я столкнулся Вишневской. Она потрогала мою руку в районе бицепса:

— Подкачался? — улыбнулась Настя, закинула туго заплетённую косу за спину и ушла, маняще виляя бедрами.

Со мной творилось что-то неладное. Вернее, чувствовал я себя как раз-таки хорошо. Но как это объяснить? Полуразложившийся труп Эгон говорил что-то о даре… Бред.

Я специально замешкался в раздевалке и дождался, пока все уйдут. Серов убеждал в столовую — перехватить пару булочек, я попросил его взять и мне.

— Семь? — спросил он. — Куда в тебя столько?.. Ладно, побежал!

Когда парни ушли, я прикрыл дверь в раздевалку, посмотрел на свои руки, а затем — по сторонам. Нашел в углу черенок от швабры, согнул его, и тот сломался. Он был тонким, да и пролежал здесь уйму времени, но я ведь должен был почувствовать хоть какое-то сопротивление? Нужно что-то ещё. Я ухватился за ручку двери в туалет и дернул в сторону. Железяка скрипнула, хрустнула и осталась у меня в руках. Заводские отверстия, с помощью которых ручка крепилась к двери гвоздями, порвались, будто были сделаны не из стали, а пластилина. Как такое возмож?.. Я схватился за ручку — ту, что была прибита изнутри. Дернул. Она удержалась. Дернул сильнее. На месте. Совпадение? Дернул в третий раз и вместо ручки вырвал дверь с петлями.

— Твою мать…, — я приладил её кое-как обратно и отошел к подоконнику, где лежали мои вещи.

Переодел футболку, штаны, закинул спортивную форму в пакет и собрал рюкзак. Хотел уходить, но не мог остановиться. Мне нужно было найти что-то, что опровергло бы мои сумасшедшие догадки. Ведь так быть не должно… В том доме не было гуля, и он не перекачивал свою гниющую гадость в меня через язык. Я схватился за вмонтированный в стену подоконник и потянул вверх. Деревяха толщиной в десять сантиметров заскрипела и затрещала. Бетонные упоры начали крошиться, трескаться и откалываться кусками. Я бы вырвал его вместе с куском стены, но прежде выломал кусок самого подоконника, который рассыпался у меня в пальцах трухой. Вот же черт!

— Что шумело? — в раздевалку ворвался Серов.

— Не знаю, — ответил я и стряхнул с рук щепки.

— Ты чего тут залип-то? Пошли! Вот, я булок взял! — сказал Борис и поднял пакет.

— Отлично… а, что это у тебя?

— Это? — Серов посмотрел на свою руку. — Да об долбанную раздачу порезался. Фигня, сейчас к медичке зайду за пластырем.

Чуть выше плеча, на мясистой руке Серова кровоточил длинный рваный порез. Красная кровь, словно насыщенная краска, стекала каплями по белому полотну незагорелой кожи. Мне захотелось посмотреть поближе. Ноги сами понесли меня, руки стали твёрдыми, а пальцы согнулись, точно когти хищника…

— Ты чего?! — спотыкаясь, Серов попятился к стене.

Глава 5. Сначала не понял, а потом как понял

— Эй-эй! Полегче!

Очнулся я, стоя впритык к Серову. Тот сел на лавку, вжался в угол и вытаращил глаза.

— Больно!

Я опустил взгляд. Мои пальцы сжимали предплечье Бориса и оставляли глубокие белые борозды.

— Прости, — я вырвал у него пакет с булками и вышел из раздевалки.

Вечером этого же дня, когда я поломал всё неломающееся в своей квартире и погнул — всё негнущееся, сомнения исчезли. Со мной что-то случилось. Этот монстр что-то сделал со мной. Передал какой-то дар? Во всяком случае он так его назвал. Но если этот дар означает — стать таким же, как он, то… В животе забурлило. Я словил себя на мысли, что в последние несколько дней ни разу не избавился от чувства голода. Сколько бы я не съедал, голод никуда не девался и даже наоборот — усиливался. Живот часто урчал, побаливал, жалуясь на пустоту внутри. Я вспомнил слова твари, называющей себя Эгон: «голодный гуль — плохой гуль».

За следующие несколько дней на переменах в школе, во время уроков, по ночам и вечерам я прочитал всё, что мне удалось найти о гулях. Существам, впервые упоминавшимся в арабской мифологии, приписывали разные качества, разные истории появления, разные способности. Я перерыл всё, но так и не нашел информации о том, как снять это проклятье, чем бы оно ни было. А хуже всего было то, что несмотря на разные мифы и сказания, все они сходились в одном: гуль — каннибал, питающийся человеческим мясом, и только оно может утолить его непомерно растущий голод.

Шли дни. Голод усиливался. Эксперименты с перееданием я прекратил. В них не было никакого смысла. Сколько бы я ни съел, обычная еда ни на каплю не утоляла голод. Она проваливалась в желудок и бесследно исчезала. Примерно через неделю я начал чувствовать запах… Всё то, что раньше его не имело и было едва заметным, вдруг стало отчетливым и… Каждый человек: соседка, продавец в магазине, пассажир в автобусе, уборщица, учитель и одноклассники, все они теперь имели свои отличительные запахи. От осознания происходящего я часто просился выйти во время уроков. Ходил в туалет и выблёвывал темно-зеленую жидкость, напоминающую болотную воду. Меня рвало от осознания… Все эти запахи были съедобными. Одни сносные, другие влекущие, третьи — манящие и сводящие с ума. Запахи, от которых во рту скапливается слюна, урчит живот, закатываются глаза…

Изменение тела на время остановилось. К счастью, на теле не появлялись язвы, с лица не сползла кожа, язык не превратился в живущий своей жизнью орган, а руки не обзавелись когтями. Но это не значило, что изменения прекратились. Теперь со мной что-то происходило внутри. Временами мне сильно болело в разных местах, а затем боль проходила и наступало умиротворение. Ночью я иногда просыпался от непонятного шевеления. Внутри будто что-то перестраивалось. Вскоре я заметил, что у меня изменился прикус, а глаза, кажется, чуть глубже утопли в череп. Впрочем, возможно, мне так лишь казалось.

Всю следующую неделю я искал спасения. Обращаться ко врачам было бессмысленно, как и говорить об этом с друзьями. Я перепробовал все возможные ритуалы по снятию порчи, проклятия и сглазов. Я использовал записи из книг по мистицизму и эзотерике, которые удалось найти в интернете. Всего за неделю моя квартира превратилась в убежище чокнутого шамана-фанатика. В ней появились вещи, которых никогда раньше не было. Много вещей. Колбы с жиром животных, волосы парнокопытных, клыки, рога, клоки шерсти, лапки, карты, свечи, много свечей. Благовония, бусы, ножи, кинжалы, коробки с землей, камни, бутылки с водой и многое другое. Каждый вечер, возвращаясь домой, я садился за книги, а потом в ночное время (мистики и эзотерики, почему-то особенно его любили) проводил обряды, ритуалы, церемонии. Каждое следующее утро я просыпался и замирал в кровати, надеясь, что сработало. И каждый раз я чувствовал голод. Голод теперь был не просто неудобством, он был напоминанием… Напоминанием о том, кем я стал.

— Привет, мам. Нет-нет, всё нормально! Просто решил позвонить. Ну и что, что никогда сам не звонил, а вот сегодня решил. Как у вас дела? Ничего у меня не случилось! Нормальный голос… Точно… У нас тоже жарко. Ага. А на работе как? Ясно. А папа? Угу… Ну да… Всё нормально! Да… Ну, давай, пока. Люблю тебя мам, пока.

Я положил трубку и бросил телефон на стиральную машину. В ванной было тепло и приятно. Я снова включил воду, чтобы слышать её шум, и на миг даже подумал, что в воде не так чувствуется голод. Хотя, наверно, это была лишь слабость. Страх или желание отступить. Но отступать я не собирался. От одной мысли, что рано или поздно я не выдержу и кого-нибудь… Я взял с борта лезвие и поднёс к руке. Голодный гуль — плохой гуль, мертвый гуль — хороший гуль. Вонзил лезвие в кожу, углубил на сантиметр и полосонул вдоль руки. Повторил три раза, опустил руку в теплую воду, откинулся и закрыл глаза.

Очнулся я через пятнадцать минут и нашел себя лежащим в крови. Вода сделалась розовой, а на разных её уровнях, точно подводные течения, колыхались бордовые, а где-то и близкие к коричневому, кровавые волны. Я посмотрел на руку. От кисти вниз к предплечью тянулись четыре тонких белых шрама.

… … …