– И вам доброго дня, Элиен, – невозмутимо ответил граф с легким поклоном.

Но матушка уже не слушала. Она отстранилась, так и не выпустив меня из рук, затем развернула к себе спиной, опять повернула лицом и горестно воскликнула:

– Что они с вами сделали, дитя мое?

– Что? – дружно полюбопытствовали мы с дядюшкой.

– Они сделали вас взрослой! – воскликнула совершенно непоследовательная баронесса. Помнится, она требовала от меня взросления, теперь же была им возмущена.

– Упрек весьма странный, – заметил граф.

– Ах, ваше сиятельство, – отмахнулась моя родительница, – простите меня, но я безумно скучала по своему ребенку, по моей маленькой девочке, а теперь, после долгой разлуки, я обнаружила, что она и вправду повзрослела. Это печально и восхитительно в равных долях, – и она снова прижала меня к себе.

И пока мы с матушкой обнимались, дядюшка промычал нечто невразумительное себе под нос и отошел от нас. Заложив за спину руки, он прошелся по холлу и спросил:

– Где же мой братец? Его нет дома?

– Он дома, ваше сиятельство, – послышался голос отца, и я вынырнула из объятий родительницы, впрочем, была быстро возвращена обратно и перестала вырываться.

Барон Тенерис приблизился к графу, они пожали руки, и батюшка развернулся ко мне.

– Уступите мне дочь, дорогая, – велел он матушке, и меня наконец отпустили, но с явной неохотой.

Отец был более сдержан, однако глаза его светились затаенной радостью и теплотой. Это было приятно. Он взял меня за плечи, притянул к себе и поцеловал в щеку, как маленькую, а не в лоб согласно этикету. И это умилило меня до той степени, что я порывисто прижалась к родителю и шепнула:

– Ах, батюшка…

– Ну, полноте, ваша милость, – с улыбкой ответил барон Тенерис. – Позволительны ли фрейлине ее светлости подобные дурачества?

– Наша малышка Шанни – любимица Двора, ей позволено многое, – произнес дядюшка, и родители посмотрели на него. – Вы изумлены? А между тем это так. Шанриз даже смогла стать законодательницей моды, – широко улыбнулся граф, явно вспомнив любовь дам к выгулу книг.

Впрочем, к концу лета многие придворные полюбили езду верхом. Правда, я не относила к себе это новшество, но после откровения для меня о моде на прогулку с книгой в руках я отметила и эту вдруг вспыхнувшую страсть к конной прогулке. А еще в платьях придворных дам стали появляться яркие цвета, в прошлом сезоне считавшиеся верхом неприличия. Графиня Энкетт – анд-фрейлина герцогини, шепнула мне:

– Яркие цвета теперь считаются показателем легкого нрава и веселого настроения. А самый модный цвет – цвет пламени. Я заказала себе наряд с такими вставками. Он будет прелестен! – весело рассмеялась ее сиятельство.

– Не будет ли рябить в глазах от яркости расцветки? – с сомнением спросила я графиню.

– Нет! – воскликнула она. – Что еще может больше радовать в хмурый осенний день, чем согревающий цвет пламени и пестрота красок лета?

Возразить мне было нечего. Сама я тогда решила остаться ретроградом, для яркости мне хватало моих волос модного цвета. Но ничего этого пока не было широко известно. Модные веяния только зародились и не успели покинуть пределов дворца. Однако всё это не вызывало моей радости, потому что мне хотелось вовсе не подражания. Впрочем, эта печаль оставалась только моей печалью. Женщины не желали того, чего желала для них я, они хотели походить на новую фаворитку короля, пусть еще и не утвердившуюся в своих правах, но склонность к которой Его Величество успел показать. Впрочем, переменам надо с чего-то начинаться. И если Хэлл не оставит меня своей милостью, то однажды они захотят много большего, а пока пусть обряжаются в пестрые наряды, берут в руки не открытый ими томик «мужской» книги и выгуливают его, рассуждая о пользе конных прогулок.

– Чем же наша дочь так полюбилась Двору? – спросила матушка, вернув меня вопросом обратно из дворца в отчий дом.

– Живостью нрава и озорством, конечно же, – ответил его сиятельство. – Признаться, Шанриз расшевелила даже такой неповоротливый старый пень, как я.

Он легко рассмеялся, чем удостоился изумленных взглядов баронов Тенерис, привыкших к строгости главы рода. А я, оставив графа изумлять моих родителей дальше, завертела головой в поисках сестрицы, по которой скучала более всего.

– Где же Амберли? – спросила я.

– Малышка Амбер сейчас на уроке танцев, – ответила матушка. – Не стоит ее отвлекать, дитя мое. Она вскоре предстанет перед гостями и должна будет показать себя в лучшем свете. Ваше сиятельство, – баронесса вернула внимание графа, – извольте пройти в гостиную. Что же мы, как какие-нибудь дикари, стоим на пороге?

– Простите, Элиен, – дядюшка склонил голову, – я не могу задержаться. На днях я навещу вас уже более обстоятельно, сегодня же меня отпустили проводить Шанриз, но мне уже пора возвращаться.

– Но у меня к вам разговор! – воскликнула матушка и поспешила к графу, готовому уже откланяться. Он задержался и ответил баронессе вопросительным взглядом. Она на мгновение замялась, но вскоре решилась и спросила: – Возможно ли вновь пригласить Его Величество? Быть может, если Шанни полюбилась Двору, государь не откажет нам в этой милости снова?

Дядюшка потер подбородок, после скосил на меня глаза и ответил неопределенно:

– Не могу ничего обещать, ваша милость. Государь нынче занят скопившимися делами, но я попытаюсь пригласить его. Впрочем, – он снова посмотрел на меня, – особо не ожидайте.

Понимая, что имеет в виду дядюшка, я ощутила укол вины, потому что причиной высочайшего отказа может послужить мое появление на празднике, на котором я не могу не присутствовать. А если и согласится, то не посчитает ли это моей капитуляцией? И я отрицательно покачала головой. Дядюшка едва заметно кивнул, и я устыдилась своего эгоизма, но ничего менять не стала.

– И всё ж таки попытайтесь, ваше сиятельство, – сказала старшая баронесса. – На будущем Амберли это может сказаться благоприятнейшим образом.

– Я же сказал, что подойду к государю с этой просьбой, а что уж он ответит… – граф развел руками и обернулся ко мне. – Шалите, дитя мое, шалите в свое удовольствие. Когда вы вернетесь во дворец, опять придется стать серьезной, а пока наслаждайтесь жизнью.

– Какое любопытное напутствие, – усмехнулся барон.

– Шанриз заслужила немного баловства, – ответил граф, а матушка проворчала:

– Оно и видно, ваше сиятельство, вы уже балуете ее милость, коль настаиваете на том, что мы всегда запрещали.

Дядюшка улыбнулся, после склонил голову, прощаясь, и покинул нас, а я вдруг ощутила пустоту, будто лишилась чего-то необходимого, что делало меня цельной. Понимала, что это всего лишь минута блажи, которая пройдет вскоре, и что я просто привыкла к тому, что его сиятельство всегда где-то рядом, но его уход искренне расстроил меня. Однако показать это родителям было бы верхом неблагодарности, и потому я обернулась к матушке с батюшкой и широко улыбнулась:

– Как же я скучала по вам, мои родные, – сказала я, и баронесса вновь завладела своей дочерью под тихое хмыканье барона.

Амберли появилась спустя час. Она вошла в гостиную, где мы сидели, и, охнув, поспешила было ко мне, но вдруг остановилась и с неожиданной светской вежливостью поздоровалась:

– Доброго дня, ваша милость. Отрадно видеть вас под отчим кровом. Мы все по вам сильно скучали.

– Я всегда гордилась манерами Амберли, – произнесла матушка. – И ее сдержанностью.

Я гордости не ощутила, только недоумение. Изломив бровь, произнесла:

– Вот как. Отрадно слышать, ваша милость. – И вдруг поймала себя на том, что невольно подражаю государю, избрав и его мимику, и слова, и их выражение.

Фыркнув, я поднялась со своего места и, извинившись перед родителями, попросила сестрицу уделить мне минуту внимания. После вывела ее из гостиной и утянула за собой в соседнюю комнату. И уже там возмутилась:

– Ты совсем без меня одичала от всех этих нравоучений. Это ли встреча сестер?