Вторая в выпавших рядом, чтобы поддержать Вашего Корреспондента, вела доклад – не то квинтой, не то септимой к кокнутым трубам, гнилым отливкам и металлоизлишествам, свинченным со сверхмощного агрегата как безвкусица, вкусовщина и увозимым на переплавку. Судя по всему, неутомимо сдувала лиловое сестринство полыни – с челки, а также влияние караульной башни – с нагромождения щек и с массива платья, прикопавшего под цоколь – щиколотки в белых носочках и негнущиеся сандалеты. Деталями тоже интересничала, раззиявшись амбразурой – в боевом ярусе предплечья: то ли взвившийся ставень, то ли конфузный клок флага или рукава, рассекретивший на коже – штемпель оспы или позорное клеймо. От второй в поддержавших разило щелоком потерь – не менее тридцати с прихлопом – и образцовым презрением к первой сотне. Несомненно, чревата – пересказами вещих снов и апофегмами мастодонтов, переложенными – шелухой театральных билетов, открытками с мировой живописью и карамельными фантами – или визгом ящиков на вытяжке из буфетов и шифоньерок и писком склянок и настоек, не беспременно – исцеляющих…
– А на меня налегают – еще с рассвета! Ворвутся с их последними известиями, без которых я – морось и слизь, и уж не бросят – битый день метут от языка к языку! – обрушила на Внешкора свое соучастие вторая Клок. – С голубеющего крутояра спускается – болтун ночи, этот, чтоб дотянуть до моего пробуждения, взбадривался чем мог – и едва волочит события, не смущаясь запинаться в растянутых словах и оскальзываться – на ударениях! И пока шмонают планету на очередную рапортичку, уже утренний таратор в недоразвеявшейся бесконтрольности путает исторические даты, перебрасывает полководцев с триумфальных побед – на сухой разгром, безупречных рыцарей – на мародерство, припечатывает знаменитые философские сочинения – комедиографам, а прожигателей минувшего мира выталкивает – на нашу временную рокаду и уверен: кто дирижирует музыкой – тот ее и родил. Протаскивая это – мне, бывшей замужем за первой скрипкой, а не за кем попало!
– Вы бесповоротно не правы, миледи! – вновь ввернулся асимметричный Максимилиан, и угол его рта оседал, а другой взмывал и кренил усмешку к утоплению. – Благородный эфироносец раздает сущностям – свежие имена и нехоженые дороги, иногда непролазные, прикрепляет к ним новые действия и противодействия!
Зато несравненная в поддержавших, живейшая Прима, азартно впечатывала ладонь – в плечо асимметричного непрошедшего, в эту почти твердыню или насыпь при ораторской кафедре и трибуне, и восклицала:
– На том стоим! Не тащимся замуж за мелкашку рояль! – и вкрадчиво предлагала: – Кому же, как не вдове таковского реквизита, передушить молодых невежд – их собственным срамом! Их самой срамной струной. Не ленитесь, черкните в какой-нибудь комитет!
Ваш Прямодушный должен признаться, что, даже уловляя определенную непочтительность Прима-сочувствующей – к куда более второй, хоть и нагребшей на мину – вдвое гуще изолиний и бергштрихов, переложенных – нарезкой полыни, и бровастых тильд – в дубле, и прочих маркеров и клякс с кой-каких мираклей, он бы с приятностью примкнул к несравненной – и к этому ее слову, и к любому ее звену, но ни секундой не вверился – напыщенному сожительству конфузницы со снарядом “Первая скрипка” и спихивает двуединого, явленного разрушенной плотью и зарешеченной скворечней, в фантомы, похоже, привычные – второй поддержанке Клок, в надувательство, хотя кто препятствует – быть первой скрипкой в драпающих с поля боя, и той же – в кандидатах на растопку широкозевой пещи…
– Дикарь, перенявший третью вахту, с любой новости непременно свернет на усладу толпы – футбол, чтоб пилить его долго и сладострастно, – ровным голосом продолжила конфуженная Клок. – Прервут – лишь бисы президента, чеканящего свои изречения от вечера и от утра – каждый час наново. За ним подожмется премьер-министр и тоже строго перецитирует себя, а после – голубь мира, министр иностранщины, и его голубицы с актерским произношением заклеймят двойные стандарты Америки… Седьмой язык, силясь молвить, пройдется по всей гамме: э-ээ… м-мм… а-а… и-и… но соединения звуков не по подобию, а по смыслу от него уворачиваются. У десятого стабильно урчит живот, слышно, как в подстанции булькает, плюхается, всплывает, упихивается… напряженнейшая перистальтика, да облегчит Господь сему праведнику – самоотдачу! Зато пятнадцатый пригласит на доверительные перезвоны со слушающими – надежных управленцев и крепких хозяйственников, трепетные сердца, кто оплачут дезориентированных – тунеядцев, монад, не желающих вкалывать без сна и отдыха, недотумкавших: тем выше счастье, чем выше – производственные показатели! Тут на проводе в самом деле откуда ни выползи – старый трутень… вряд ли – с проверенной записи, скорей – натуральный, ведь не трудится и не прядет, подрастил сладкой жизни – на рубль, а накидывает требования: дай ему – койко-место, чтоб засеять лебяжьим пухом, да не срежет его ветер щелей, и три, а то все четыре стола – как случатся утро и перелом дня, и будут полдник и вечер, и еще разделить столы – с женой, или врет, что – с сестрой, или с безымянной колотовкой, и неделю отпиливать кусочки – внучатому хулигану и накрыть эти киндер-сюрпризы селедочным маслом, перескакивать – из одежды в одежду и уплетать лекарства, которые за сто улиц – дешевле, а к дармовой панацее не хочет тянуться – ногой, но нестись на ракетах – автобусе и трамвае… хорошо, не смекнет, что можно – не только в аптеку, но и – в консерваторию, в оперу, на вернисаж… и вот-вот вывалит на пятнадцатого – полный список. Но ведущий сам не промах – на второй же выкладке бодро гаркает: – И так далее, и так далее, правильно я вас понял?.. И передает микрофон – встречающим Новый год, семейству нестандартной ориентации: вместо елки наряжают в стразы – домашних питомцев, бразильских тараканов – и сетуют, что за контингентом приходится погоняться.
Конфузную не летающую, но подскакивающую на клочке рукава тоже перебивали.
Возможно, в несравненную Приму вселялся дьявол – и вскипал, и, пробросив из недр ее свинское хрюканье, надсадно входил в регистр кошачьего воя. Несравненная извлекала из-под каких-то недозаверченных на ней крышечек и недодавленных пробочек – бородавчатого малютку, дьявола или телефон, обрывала оргию “Скотный двор” и, приставив к уху, кричала:
– Слушай, ты же звонил час назад. По-твоему, с тех пор моя жизнь глобально поменялась? Так полмиллиона мне в лиф не засыпали! Козлик, не накаляй меня! – и стонала сквозь зубы: – Как я ненавижу монологи длиннее первой попытки! – и сжимала раздувшееся горло ушлого малыша, дьявольского заморыша, и перекрывала играющие в нем вихри – особым рекламным голосом, густым и светским: – Лучшие подарки – от супермаркета “Полет орла”! Если у вас уже есть – все, только в магазине “Налет орлов” вы найдете – еще что-нибудь для себя, для друзей и врагов. Цвет – морозный жемчуг! Раскисший асфальт! Недужащее железо! Только наши орлы с удовольствием налетят на дорогого клиента и навялят ему – эксклюзивный хлам…
Рядом с Вашим Ополченцем оживлялись новые языки и показывали – острые реакции на насущное, воспаленное – и зудящее контральто газонокосителей:
– Никогда не берите колбасу в “Орлах”, их колбасе сто лет, ни кусок не моложе!
Наставляемые распоясывались – в непокорных и отращивающих вновь свой брюзгливый шелест, и смахивали с себя подрезку:
– Да что за разница, век змее – или год, все равно пока не оприходуешь до хвоста, не переложишь по членикам – в утробу, уж не забудешься, а наутро несешься – за ее сестрой.
Несравненная Прима, понизив голос до прощальных взмахов батиста и драдедама, до уцененных поцелуев, бросала на север от себя – цепенящее, к югу – вгоняющее в жар, а последки – в телефон:
– Козлик, я же сказала: не накаляй меня до преступных намерений! – и, отняв заморыша от уха, отрясала с него температуру и играла зорю. – Этот козлиный язык тоже меня окружил! – объясняла Прима. – Кстати… – тут из-под каких-то сосредоточенных на ней клапанов, недозащелок и створок выходила стопа пестрых флаеров, завизированных горбатым клювом. – Супермаркет “Полет орла”! – громко объявляла Прима и раздавала пестрые. – Наши адреса по всему городу… Наши транспорты из медвежьих дыр мира… Наш банковский счет…
